– Вы можете только отнять у меня жизнь, – пылко продолжала Миртиль, – а это слишком малая цена за мою уверенность в том, что я умираю, дабы отвести беду от Буридана… Пойдемте! О, пойдемте, и вы узнаете!
В лихорадочном порыве она схватила Мабель за руку и с неистовой силой потащила к зловещей лаборатории любви и смерти.
– Сюда, – проговорила она, – сюда! Вы ведь именно здесь изготовили яд, не так ли?
– Да! – прохрипела Мабель, уверенная в том, что Миртиль совершенно обезумела.
– Ведь это здесь, у ног Христа, вы оставили флакон?
На это Мабель уже ничего не ответила.
Она смотрела на Миртиль с тревогой, сомнением, но в то же время и с безрассудной надеждой.
Миртиль прошлась пальцами по этажеркам, схватила флакон, предъявила Мабель и, едва не задыхаясь от переполнявшей ее радости, произнесла такие слова:
– Я видела вас! Слышала! Отследила! Когда вы ушли, я взяла этот пузырек и заменила другим таким же. Слушайте же!.. В том флаконе, который вы отнесли Буридану, содержалась вода!.. Что же до этого, с ядом…
Она не закончила и поднесла пузырек к губам.
Но в то же мгновение Мабель вырвала склянку у нее из рук и разбила о стену, затем, с совершенно нечеловеческими стонами, упала на колени и принялась биться головой о пол, смеяться, плакать, покрывать исступленными поцелуями подол ее платья… И так как Миртиль, изумленная и напуганная этим зрелищем, попятилась, вся дрожа, Мабель поспешно вскочила на ноги и, просияв от непередаваемой, дикой радости, возопила:
– Известно ли тебе, кто я? Я – мать Буридана!..
Громкий крик был ей ответом.
В следующую секунду мать и невеста Буридана обнялись в священном порыве и разрыдались от охватившего их счастья. Они и думать забыли об опасности, которая исходила из Лувра, где сейчас находилась Маргарита…
XXXV. Как разбогатели Буридан, Бигорн, Бурраск и компания
Гийом Бурраск и Рике Одрио брели без определенной цели, печальные и голодные. Печаль и голод – это, как правило, те два состояния, что прекрасно уживаются вместе. После сражения в Пре-о-Клер император и король больше не осмеливались ни появляться на улицах, ни возвратиться домой, ни показываться во владениях Базоши или Галилеи. Эти двое достойных спутников испытывали к веревке глубочайшее отвращение, не нуждавшееся ни в каких психологических комментариях. Они были уверены, что все патрули полевой жандармерии идут по их следу и, возможно, были недалеки от истины.
Словом, давно ничего не евшие и, говоря начистоту, голодные, словно загнанные вглубь леса волки, они ходили от притона к притону, от ночлежки к ночлежке.
Увы, кормили их скудно, да и пристанище удавалось найти далеко не всегда!
В тот вечер они выходили из некоего кабачка, хозяин которого знал их достаточно близко и согласился приютить на пару часов. Несмотря на мольбы и угрозы, предоставить более продолжительное гостеприимство и оставить их на всю ночь кабатчик отказался.
– Тьфу, пропасть! – сказал он. – Если кто-нибудь догадается, что вы у меня, меня повесят без суда и следствия еще до рассвета.
– Но подумай, – настаивал Одрио, – в конце-то концов, все мы умрем, и так ли уж важно, где – в собственной кровати или на конце веревки.
– И потом, – добавил Гийом Бурраск, – это будет величайшая честь для тебя, твоей жены и последующих поколений – оказаться повешенным между королем и императором.
Хозяин кабачка нашел эти доводы превосходными, но из упрямства, которое Рике счел достойным порицания, а Гийом – необъяснимым, заявил, что нигде, кроме своей постели, умирать не желает, и даже добавил:
– Как можно позднее!
Двое товарищей лишь с сожалением пожали плечами.
Тем не менее, и несмотря на досаду от того, что ночевать, в чем они уже не сомневались, наверняка бы пришлось под открытым небом, они с удовольствием оказали честь различным напиткам, которые кабатчик им вынес, не потребовав оплаты, в тайной надежде избавиться от опасных гостей как можно скорее, – то была, как он сказал, его последняя бесплатная услуга.
Когда Бурраск и Одрио вдоволь напились и когда их выставили на улицу, только-только наступил комендантский час.
Какое-то время они молча шли по темным улочкам.
Внезапно Рике Одрио остановился.
– В чем дело? – вопросил Гийом Бурраск, отскакивая назад. – Увидел начальника патруля?
– Нет! – отвечал Рике. – Вспомнил нечто важное. Если не ошибаюсь, мы осушили три бутылки гипокраса, две – питного мёда, большой кувшин ячменного пива и два поменьше – вина, белого и красного.
– Приятная смесь.
– Я этого и не отрицаю. Но если выпили-то мы изрядно, как истинные приспешники Бахуса, то вот не ели-то мы и вовсе.
– И что же? – спросил Гийом, заинтригованный этим прологом.
– А то, что то ли это белое или красное вино, то ли пиво виновато – точно не знаю, – но я так голоден, будто пару месяцев соблюдал пост.
– Готов признать, что голод мучает и меня. Но какой вывод ты делаешь из всех этих предпосылок?
– Святые угодники! Да такой, что неплохо бы перекусить, дружище!
– Хо! Логичное замечание, – промолвил Гийом. – И даже Буридан, который в логике дока, вряд ли нашелся бы, что на это возразить.
– Жаль, что его здесь сейчас нет! – вздохнул король Базоши. – Ему-то известны те места, где кормят.
– И хорошо кормят! – поддержал товарища император Галилеи. – Помнишь, какой пир он закатил для нас во «Флёр де Лис»?
– Уж и слюнки текут, Гийом.
– Смерть и кровь Христова! Да при этих воспоминаниях мой голод превращается в ярость. Как это постыдно, Рике, что мы, император и король, бродим по улицам, как изголодавшиеся собаки.
– И даже не как собаки, – жалобно протянул Рике. – Те хоть нюхом обладают и всегда знают, где достать себе пропитание.
Эта констатация была подчеркнута двойным вздохом.
Затем друзья, еще более голодные, чем прежде, так как разговор этот вызвал в их представлении самые аппетитные блюда, какие только можно себе представить, продолжили свой путь, хмурые и понурые, но держащие ухо и глаз востро.
– И все это, – проворчал Бурраск, – по вине проклятой Маргариты!
– Вот бы она попалась нам в руки, эта прекрасная королева Франции! – осклабился Рике.
– И что бы ты с ней сделал?
– Заставил бы поститься, – сказал Рике. – Запер бы где-нибудь, даже не знаю, где, например, в той же Нельской башне, привязал бы к скамеечке, а перед ней, в двух шагах, поставил бы столик с мясным ароматом; таким, чтоб в нос шибал, к примеру, с поджаренной в печи олениной!..
– Гм! Совсем не плохо, – произнес Бурраск.
