– Затем, – восторженно продолжал Рике, – я попросил бы хозяина подать гуся, я хочу сказать, целого гуся, да еще начиненного каштанами.
– Начиненного каштанами! – пробормотал Бурраск, облизнув губы.
– Затем, – продолжал Рике, – последовал бы конфитюр, приправленный сухими грушами, затем нашпигованный жирными кусочками сала омлет, затем большой пирог с густым заварным кремом, большой, как эта луна, что смотрит на нас и смеется над нами, мерзавка! Затем пулярка, затем…
– Остановись! – пробормотал Бурраск. – Дай переварить…
– Затем пирог с угрями, – завопил Рике, – а если и этого окажется недостаточно, то добавим сюда еще и жареных пескарей Сены, которых бросают на сковородку еще трепещущими, а затем – ам! – съедают за один присест…
Друзья переглянулись и в едином жесте потуже затянули пояса…
Этот затянутый пояс – увы! – и был их сегодняшний ужин.
– Уж не думаешь ли ты, – спросил Рике уже более холодным тоном, – что королева Маргарита устоит перед этим?.. Какая смерть для нее, обожающей, должно быть, всякие лакомые кусочки! Какая месть для нас, Гийом!.. Ах, был бы здесь Буридан!..
– Точно! Ведь это он нам сказал: Licitum est occidere reginam. Дозволяется убить королеву… Да, вот только он не уточнил, следует ли морить ее голодом…
– Да мы сами скоро с голоду сдохнем, – заметил Рике. – А ты ведь император. А я – король! Стало быть, и королева вполне может умереть с голоду. Логика – прежде всего!
И, рассматривая так то один вопрос, то другой, то третий, пытаясь, как было модно в то время, обмануть голод сложными рассуждениями, сворачивая то налево, то направо, приятели не заметили, как наступила ночь.
Сами о том не догадываясь, они вышли к Гревской площади.
Там они остановились у позорного столба, громоздкой конструкции, что высилась неподалеку от стоявшей посреди площади виселицы.
Как раз в этот момент у Ланселота Бигорна, в его камере в Шатле, состоялся с Мабель разговор, результаты которого вы уже знаете.
Гийом Бурраск и Рике Одрио опустились на землю, прислонились спинами к каменной кладке столба и обратили взоры в направлении Сены.
Они чувствовали себя уставшими – от долгой ходьбы, голода, подступавшего сна, тщетных поисков крова… и, однако же, заснуть вот так вот просто им никак не хотелось.
Меланхолично они подняли глаза на повешенного, который безвольно болтался на конце веревки под большой перекладиной виселицы. Луна с насмешливым лицом освещала эту картину, которую обрамляли небольшие колоколенки, выступавшие из всех частей темного холма.
– Вот он-то голод уже не испытывает! – промолвил император, указав на повешенного.
– Да и жажда его не мучает! – добавил король.
– Вообще кажется, что ему очень там хорошо. Посмотри, как мягко его раскачивает этот бриз, идущий от Сены. Клянусь рогами мэтра Каплюша, палача этого города, сей повешенный, несомненно, ликует неким тайным ликованием. Похоже, он даже смеется…
– Черт возьми, а ведь так и есть! Он просто хохочет!
– И чувствует себя лучше, чем в своей кровати.
– В конце концов, Гийом, может, это не так уж и неприятно – быть повешенным?
– Гм!..
– А что если и нам попробовать?..
Так они разговаривали, и от голода у них уже кружились головы, когда Гийом Бурраск схватил вдруг руку Рике Одрио и прошептал:
– Тише! Сюда идут!
Действительно, в этот момент на площадь со стороны реки вышли и остановились человек восемь-десять. Один из них отдал другим распоряжения или приказы, после чего вся группа, за исключением того, кто говорил, развернулась и направилась к Шатле тем тяжелым шагом, какой бывает у жандармов патруля.
Тот же, что остался один, безмятежно зашагал к особняку, стоявшему напротив дома с колоннами.
– Какой-то буржуа! – сказал Одрио.
– Рике! – промолвил Гийом.
– Что еще, дружище?
– А не лучше ли кошельку этого славного буржуа будет на нашем поясе, чем на его?
– Да ты, друг, читаешь мои мысли!..
Император Галилеи и король Базоши резко вскочили на ноги. Через несколько секунд они уже настигли несчастного буржуа, который закричал:
– Проваливайте!..
Гийом и Рике молча ринулись на него.
– Ко мне! Патруль! Грабят! – закричал буржуа.
Но его уже повалили на землю.
Гийом Бурраск держал его плечи и одной рукой заглушал его вопли.
В это время Рике Одрио проворно обыскивал беднягу. Впрочем, несчастный буржуа, попытавшись было оказать сопротивление, уже потерял сознание – то ли от страха, то ли, что вероятнее, от давления, которое оказывала рука Бурраска на его рот, а колено – на грудь.
Через пару минут нападавших уже и след простыл.
* * *
При криках человека открылось окно того жилища, рядом с которым произошел этот ночной инцидент, и на мгновение в нем показалось испуганное женское лицо. Затем распахнулась дверь. Зажглись огни. Семь или восемь вооруженных слуг выбежали на улицу, а вслед за ними – две женщины, которые склонились над буржуа и воскликнули:
– Да, это он! Мой бедный муж!
– Мой бедный отец!..
Улицу огласили крики, плач, проклятия. Затем буржуа был перенесен в дом и уложен в кровать, где над ним тотчас же захлопотали жена и дочь.
Чтобы успокоить читателя насчет этого достойного буржуа, добавим, что усилия двух женщин были вознаграждены и что на следующий день, ближе к полудню, едва не задушенный Бурраском и полностью ограбленный Одрио мужчина открыл глаза, придя в сознание.
Добавим также, что первым делом он вскричал:
– Моя одежда! Скорее! Моя одежда!
Ему ее подали. Он лихорадочно ее обшарил и, вероятно, не найдя того, что искал, грязно выругался, оттолкнул от себя дочь и супругу, поколотил подвернувшихся под руку слуг, оделся и побежал к казначею Ее Величества королевы.
* * *
– Сколько? – спросил Гийом Бурраск на бегу.
– Гм! Тут и серебро, и золото!.. Нужно бы пересчитать!
– Тогда пойдем к Кривоногому Ноэлю, этот нам откроет! Бежим к Кривоногому, там и сосчитаем!
Через пять минут друзья были уже на улице Тирваш, и кулаками, ногами, головками эфесов шпаг создали у двери адский шум, шум, к которому, судя по всему, все на этой пользовавшейся дурной славой улочке давно привыкли, так как никто на него даже не отреагировал.
– Эй! Дьявольский кабатчик! – ревел Бурраск.
– Открывай! Адский трактирщик! – вопил Одрио.
– А деньги у вас есть, милейшие? – поинтересовался чей-то голос, тогда как при тусклом свете догорающего фитиля в узком окошке появилась гримасничающая физиономия.
