Из груди Готье вырвался глухой стон.
– Выпить! – попросил он.
Рике Одрио наполнил его кубок; Буридан, сжав губы, глядя в одну точку, слушал.
– Поместье горело! – продолжал Филипп на удивление спокойным голосом. – Когда мы подошли к подъемному мосту, то увидели груды трупов. Весь парадный двор, вся лестница были завалены телами. Мы перешагивали через них, мы шли по крови, мы слышали звуки пожара. Перед покоями сеньора, нашего отца, трупов было еще больше; именно там, вероятно, проходил последний бой. Я обезумел от ужаса, я чувствовал, как на голове у меня дыбом становятся волосы; среди мертвых я вдруг увидел отца, Тьерри, сира д’Онэ. На его теле я насчитал не менее двадцати ран. Я склонился, упал на колени, я слушал, прижавшись ухом к его груди, пытаясь уловить последнюю надежду на жизнь… но отец был мертв. Тогда я распрямился и увидел Готье, который, пошатываясь, входил в комнату, и вскоре я услышал его рыдания.
– Выпить! – повторил Готье хриплым голосом, судорожно впившись рукой в кубок.
Гийом Бурраск налил ему вина.
– Я последовал за ним, – продолжал Филипп все с тем же спокойствием, – и почти тотчас же увидел мать: она была еще не совсем мертва: нечто вроде улыбки тронуло ее губы, когда она заметила своих детей… Я поднял ее на руки, она прошептала одно слово, одно-единственное, и умерла.
Воцарилась мертвая тишина.
– Слышите? – сказал вдруг Готье.
– Чепуха, – холодно промолвил Буридан. – Просто львы королевы рычат. Но что за слово произнесла ваша матушка, умирая?..
– Мариньи!
Вновь тишина повисла над этими людьми, воскрешая в памяти кровавую трагедию семьи д’Онэ. Затем Филипп продолжал:
– Даже без этого слова нашей матери мы бы поняли, откуда пришел удар, поразивший наш процветающий дом. Столько трупов, сколько их было у моста, во дворе, на лестнице, мог за собой оставить только Мариньи. Я поднял мать и понес. Готье поднял тело отца и пошел за мной следом. Наш слуга хотел последовать за нами, но вдруг зашатался, упал и умер у нас на глазах. Умер, скорее, не столько от душевной боли, сколько от ран – слишком много крови он потерял за ночь. Во всем имении д’Онэ живых осталось лишь двое – я и Готье. Мы вышли. Позади нас рушились стены. У деревни мы встретили нескольких человек, которые теперь осмелились к нам подойти. Они рассказали нам о нападении, о битве… помогли похоронить отца и мать… Затем, когда мы, я и Готье, остались одни… в сумерках, у двух могил, мы принесли торжественную клятву… Вот и вся наша история!
– Да уж, история печальная… – пробормотал Гийом Бурраск.
– Войди сейчас сюда Мариньи, я бы прирезал его на месте! – сказал Рике Одрио.
Филипп пристально смотрел на Буридана.
Тот вздрогнул: он понимал немой вопрос этого взгляда. И он знал теперь, что Мариньи – это отец Миртиль!
– Что вы хотите? – проговорил он, пожав плечами. – Человек, о котором вы только что говорили, Филипп, обречен…
На сей раз глаза Филиппа полыхнули огнем. И Буридан добавил:
– Вы пришли от имени священной боли. В ваших руках – пучок молний карающего Бога. Мне кажется, я совершу святотатство, если попытаюсь отвести эти молнии в сторону!..
Едва Буридан произнес эти слова, как из соседнего загона послышались крики, перемежавшиеся с рычанием хищников.
Все подошли к закрытому окну, которое выходило на загон, и Буридан приподнял гардину, чтобы каждый мог видеть, что происходит.
Судя по всему, атмосфера была предгрозовой, так как хищники выглядели возбужденными. И, действительно, пусть собравшиеся в особняке друзья об этом и не догадывались, к Парижу приближалась гроза, и далекий рокот уже предвещал о громе, повелителе бури.
Потому и львы расхаживали с приоткрытой пастью взад и вперед по своим просторным клеткам, и между двумя из них уже завязалось сражение.
За решеткой какой-то человек пытался разнять их при помощи вил, осыпая проклятиями и ругательствами.
– Страгильдо! – произнес Буридан.
– Страгильдо! – глухо повторили его спутники.
– Тот, кто так смеялся в тот день, когда меня должны были повесить, – промолвил Ланселот.
– Тот, благодаря кому я едва не погиб в Пре-о-Клер, когда он указал на меня королевским лучникам! – проворчал Гийом Бурраск.
– И на меня тоже, – добавил Рике Одрио.
– Тот, кто зашил нас в мешок – помнишь, Филипп? – мрачно рассмеялся Готье д’Онэ, – и сбросил в Сену с верхней площадки Нельской башни.
– Верный слуга дьявола, имя которому – Маргарита Бургундская, – прошептал Буридан.
Лишь Филипп не сказал ничего. Он был мертвенно-бледен.
В этот момент Страгильдо, утихомирив хищников, ухмыльнулся:
– Ну наконец-то угомонились! Вам бы, господа леопарды, стоило уже приучиться вести себя смирно в те дни, когда вас навещает ваша августейшая и прекраснейшая хозяйка Маргарита Бургундская, королева Франции! Черт возьми, не каждому выпадает такая честь, милейшие!
– Королева скоро будет здесь! – пробормотал Буридан.
– Кровавая королева! – проскрежетал сквозь зубы Готье.
– Маргарита! – прошептал бледный как смерть Филипп.
