– Эта женщина предает…
Филипп сделался еще более бледным, и все тот же вздох, похожий на похоронный стон, сорвался с его губ.
– Предает? – пробормотал он странным голосом. – Кого же она предает?
– Меня!..
Филипп вздрогнул и, не сводя с короля свой отчаянный взгляд, пытался понять, знает ли Людовик правду.
– Филипп д’Онэ, – продолжал король, – меня предает некая женщина. Я это знаю. Я в этом уверен. Мои ночи полны призраков. Это предательство следует за мной повсюду, сидит со мной за столом, в одном седле со мной скачет верхом. Филипп д’Онэ, я уже не приказываю, но прошу. Одно твое слово может вернуть меня к жизни…
– Сир король, – сказал Филипп, – я задушил бы в себе память, если бы меня пытались заставить вспомнить, что эта женщина предает! Я вырвал бы у себя сердце, если бы знал, что оно может поднять к моим проклятым устам имя этой женщины.
– Умри же! – проревел Людовик и, выхватив шпагу из ножен, бросился на Филиппа.
Шпага звонко ударилась о другой клинок, тогда как Филипп д’Онэ даже не пошевелился.
Едва Людовик Сварливый устремился вперед, перед ним выросла еще одна фигура. Человек этот приставил к груди короля кончик тяжелой рапиры и холодно произнес:
– Уж не хотите ли вы, сир, оставить французский трон вакантным для одного из ваших братьев?
– Буридан! – прошептал Филипп д’Онэ.
– Преступники! – завопил Людовик. – Вы вынуждаете меня оставить без работы моего палача!
В то же время он атаковал Буридана с неудержимостью, которая не исключала и методичность, так как Людовик Сварливый был не только первым дворянином Франции, но и ее первым фехтовальщиком – как только в руке оказывалась шпага, к нему возвращалось все его хладнокровие.
– Бигорн, – вскричал Буридан, – факел!
– Вот, монсеньор! – промолвил хриплый голос Ланселота Бигорна, который появился, держа в руке зажженный факел.
– Жги, Филипп, жги! – продолжал Буридан, парировав ловкий выпад короля.
Филипп д’Онэ подошел к факелу и поджег от него один из листков.
Король пришел в ярость. Он, словно бык, ринулся на Буридана, не для того, чтобы убить юношу, но чтобы добраться до Филиппа д’Онэ и вырвать у него бумаги, содержавшие секрет предательства, пока они не сгорели. Но Буридан, не нападая, даже не пытаясь отвечать ударом на удар, создавал своей рапирой непреодолимый барьер. Король, со всем проворством, всей силой молодости, бросался то вправо, то влево, но везде натыкался на останавливавшее его и заставлявшее отступить острие рапиры. Филипп начал жечь, одну за другой, бумаги, внимательно смотря, как буквы, написанные почерком твердым, почти мужским, съеживались, становились неразборчивыми. Когда догорал последний лист, Филипп поддался наконец раздиравшему его непреодолимому любопытству, бросил пылкий взгляд на последнюю, наполовину уже исчезнувшую строку и сумел прочесть несколько слов. Слова эти были именем, и имя это было – Маргарита Бургундская!..
– Спасена!.. – прошептал Филипп.
В этот момент король, после очередного тщетного выпада, увидел, что бумаги сгорели и, разразившись бранью, в которой, возможно, было больше стыда, нежели ярости, отступил и положил шпагу на стол.
Руки его дрожали.
С пару секунд Буридан взирал на него серьезным и в то же время преисполненным сострадания взглядом.
– Сир, – сказал он, – я только что совершил преступление: поднял оружие против короля. Моя голова принадлежит вам, берите ее!
– Разбойник! – прохрипел король стиснув зубы. – Ты говоришь так потому, что надеешься от меня ускользнуть. Но не волнуйся: наказание, если и придет позже, оттого не будет менее ужасным…
Буридан вложил шпагу в ножны, скрестил руки на груди и продолжал спокойным тоном:
– Как я уже сказал, сир, подняв на вас шпагу, я совершил преступление; позвольте мне добавить к нему еще одно – дать вам совет… Совет… какой вам мог бы дать Валуа, – добавил он с горечью, которую король не совсем понимал. – Совет следующий: поднимитесь на верхнюю площадку этой башни и прокричите, что все, за чьи головы вы назначили награду, находятся здесь. Можете не сомневаться, что на голос короля сбежится целая толпа народа, которая избавит Ваше Величество от необходимости препровождать нас в приготовленные нам камеры. Что до меня, сир, то клянусь вам, клянусь Господом нашим, что не стану оказывать ни малейшего сопротивления.
– Как и я! – сказал Филипп д’Онэ, вставая рядом с Буриданом.
– Гром и молния! – проревел чей-то голос. – Говори за себя, Буридан! Говори за себя, Филипп! Лезьте в петлю, раз уж вам так не терпится умереть; я же, Готье д’Онэ, которому хочется жить, клянусь, что заколю короля Франции, если он сделает хоть шаг, чтобы позвать кого-то.
– И я тоже! – сказал Гийом Бурраск.
– И я! – выкрикнул Одрио.
– И я! – промолвил Ланселот Бигорн и сделал шаг вперед. – Сир, я говорил вам, что если вы поищете, то найдете. Не моя вина, что ваши усилия не увенчались успехом. Но я также обещал вам отвести вас к вашему высокочтимому дядюшке, графу де Валуа. Следуйте за мной, сир, или граф де Валуа, который обязан мне жизнью, станет обязан мне смертью, и мы будем квиты!
Говоря так, Бигорн косо поглядывал на Буридана, который побледнел и пробормотал:
– Граф де Валуа!.. Стало быть, он пленен?..
Но в этот момент Гийом Бурраск взял его под руку и пробормотал на ухо:
– Пойдем, Буридан. Клянусь суверенной империей Галилеи, со своей жизнью ты вправе делать всё что угодно, но я отказываю тебе в праве распоряжаться нашими жизнями. Как тебе такая логика, бакалавр?
В то же время Готье схватил за руку Филиппа и тоже потащил к выходу.
– До свидания, господа! – прокричал король грозным голосом.
Обернувшись, Буридан отвечал:
– Дайте знать, сир, как пожелаете нас видеть!
И он последовал за тянувшим его к лестнице Гийомом.
– Отведи меня к графу де Валуа, – сказал король Бигорну. – Клянусь Пресвятой Девой, ты единственный в этой шайке, кому мне хочется даровать помилование. Ты славный малый. Послушай! Когда твой хозяин понесет то наказание, которого заслуживает, приходи ко мне в Лувр, и я обещаю, что ты получишь другого, на которого тебе не придется жаловаться.
Людовик уже понял, что в данных обстоятельствах его власть и могущество мало что значат, успокоился и решил отложить возмездие до лучших времен. Он был искренен, предлагая Бигорну место рядом с собой в Лувре. Поведение Филиппа и Буридана ускользало от его понимания, но вот жизнерадостность Бигорна пришлась ему по душе. Он был глубоко восхищен тем, что этот человек, смеясь, мог совершать столь необычные по своей дерзости поступки.
Выслушав предложение короля, Бигорн кисло усмехнулся и сказал:
