– Что ж, ты прав, – промолвил Буридан, не сумев сдержать улыбки. – В следующий раз, когда в моих руках окажется король, я воспользуюсь этим для того, чтобы выпросить у него право на жизнь для всех вас, в том числе и – для тебя, Бигорн… Что мне еще попросить у него для тебя, Бигорн?
– Для меня – место первого министра, – сказал Бигорн, – а для Филиппа д’Онэ – место шута.
В этот момент деревянная лестница, расшатанные ступени которой виднелись в глубине темного зала, застонала под тяжелой поступью, и появился Ганс.
Увидев незнакомцев, он нахмурился.
– Кто вы такие? – спросил он, окинув их подозрительным взглядом. – Чего хотите? Как смогли пройти во Двор чудес?
Ланселот ответил неким загадочным жестом, вероятно, каким-то знаком, позволявшим ворам и прочему нищему сброду опознавать друг друга.
Ганс посмотрел на него внимательно, и на его животном лице отразилось понимание.
Он взял табурет, чинно сел на него и промолвил:
– Коли так, добро пожаловать… Старуха, принеси-ка выпить, это друзья.
– Хорош этот король нищих! – пробормотал Рике, толкая Гийома локтем.
– И говорит дело! – ответил Гийом, цокая языком.
Готье, моментально позабыв о своих братских муках, смотрел на Ганса с видом знатока, восхищаясь его широченными плечами, бычьей шеей и подобными палицам кулаками.
– Ганс, – промолвил Бигорн, – мы объясним тебе, зачем явились…
– Позже, – сказал Ганс. – Когда выпьем.
Воцарилась тишина. В этот момент снова появилась старуха, неся кувшин ячменного пива и несколько оловянных кружек. Она разлила пиво по кружкам, после чего Ганс, не без некого свирепого достоинства, промолвил:
– Вы не из наших… Обычно здесь, перед тем, как выпить с незнакомцем и тем самым укрепить дружбу, у него спрашивают имя… Кто вы такие?
Буридан кивком предоставил слово Бигорну.
– Меня, – сказал тот, – зовут Ланселот Бигорн. – Вон тот здоровяк – Гийом Бурраск, император Галилеи; вон тот остроносый – Рике Одрио, король Базоши; этот, который не уступил бы тебе в схватке, – мессир Готье д’Онэ, а это – Жан Буридан. Вот, кто мы такие.
При каждом из этих имен суровая физиономия Ганса все более и более оживлялась. Посмотрев пристально на юношу, он промолвил:
– Так это вы – Жан Буридан!..
– Я, – отвечал Буридан.
Тогда Ганс схватил столик, вместе со стоявшими на нем кружками, и выставил или, скорее, выбросил за дверь; кружки полетели наземь.
Затем он подал знак старухе, та открыла шкаф, вытащила шесть кубков из чистого золота и поставила на другой стол. Следом были извлечены три жбана с вином.
Ганс степенно произнес:
– Любого, кто разыскивается властями, в этом доме привечают как друга… Но я не могу рассматривать вас как друзей, так как это была бы слишком большая честь для меня. Я буду рассматривать вас как знаменитых гостей, коим я должен прислуживать.
На сей раз Ганс лично принялся наполнять золотые кубки, вероятно, доставшиеся ему в результате какого-то грабежа. Рике и Гийом принюхались и, оценив букет этого розового вина, вытаращили глаза от изумления.
Не прерывая своего занятия, Ганс продолжал внимательно разглядывать Буридана.
– Извольте отведать это вино, привезенное мною двадцать лет назад из Бургундии; испейте из кубков, которыми мы пользуемся лишь в исключительных обстоятельствах…
Буридан поклонился и первым осушил кубок до дна.
Когда все три жбана были выпиты до последней капли, Ганс проговорил:
– Вот теперь пришло время узнать, чему я обязан в этот день такой чести?
– Ганс, – отвечал Буридан, – я слышал о вас, как о грозном и безжалостном разбойнике; я слышал, что всякому, кто попадает в руки Ганса, приходится расстаться с кошельком и жизнью. Мы, Ганс, – сеньоры, буржуа и студенты, – больше не имеем ни крыши над головой, под которой могли бы поспать, ни стола, за которым могли бы поесть. Я знаю, Ганс, что, если бы я бросился в ноги королю или королеве, то добился бы помилования для моих друзей, знаю, что, если бы я сказал кое-что первому министру Ангеррану де Мариньи или дяде короля, графу де Валуа, им бы ничто больше не грозило. Так вот: я, Жан Буридан, от своего имени и от имени моих товарищей, пришел к королю воров и разбойников и регенту Двора чудес просить гостеприимства.
Ганс встал и степенно промолвил:
– Здесь, во Дворе чудес, вам будет обеспечен самый лучший прием… Пойдемте.
Он вышел из дома и направился к убогой, как и все соседние, на вид лачуге. Все молча последовали за ним.
Ганс переступил порог. Внутри лачуги оказались роскошно меблированные комнаты и столовая с дорогой посудой.
– Чувствуйте себя здесь как дома, – кивнул Ганс. – И послушайте, что я скажу. За ваши головы назначена награда; против вас объединились самые могущественные люди нашего государства. Так вот: пока вы остаетесь у меня в гостях, вам бояться нечего, даже если король Людовик поднимет всю армию, чтобы взять Двор чудес в осаду. И вот еще что, – в глазах Ганса заиграли лукавые огоньки. – Я буду обращаться с вами как со своими гостями не только потому, что вы объявлены вне закона, но, главным образом, потому, что вы бунтари. Пусть меня и величают Гансом-разбойником, в душе я остаюсь Гансом-бунтарем. Я ненавижу все, что командует, и презираю все, что подчиняется…
Ганс тяжело вздохнул, а затем продолжал:
– Я ненавижу тех, которые командуют, потому, что они ставят себя выше других. Я презираю тех, которые подчиняются, потому, что они считают себя людьми низшего сорта. Я говорю, что люди – это животные, которым предстоит провести несколько лет в человеческой шкуре, и что в течение этого времени они должны лишь одно: жить как можно менее жалко, то есть постараться стать счастливыми, не делая при этом несчастными других. Те же, что командуют, забирают большую часть чужого счастья; они-то и есть настоящие воры – эти короли, министры, графы, герцоги, епископы, и прочие, которые хотят все для себя, и ничего – для других. Вот почему я бунтую. Мне приятнее думать, что, возможно, я умру с петлей на шее, но непокоренным, чем в кровати, как почтенный, но живший в мерзости неповиновения буржуа. Вот почему я укрылся здесь, так как здесь, знаете ли, не просто владения нищих, но и королевство мятежа. Здесь многие, с кем я говорил, полагают, что нужно либо жить свободным, либо умереть.
Гийом, Рике, Готье и особенно Буридан с удивлением слушали эти слова. Бигорн же сопровождал все сказанное одобрительными кивками. Не то, чтобы Буридану были непонятны притязания этого свирепого разбойника, не то, чтобы королю Базоши и императору Галилеи не приходили в голову подобные мысли, но то были времена, когда невозможно было представить, чтобы обычный бедняк ставил себя вровень с человеком благородного происхождения.
