Король обводит долгим взглядом эту мизансцену, которая символизирует его могущество, и чувствует возбуждение; он улыбается и приветствует это воинственное собрание широким жестом.
По галерее проносится громоподобное «Да здравствует король!..»
Король шепчет несколько слов на ухо капитану стражи, который бледнеет, – он только что получил приказ арестовать Ангеррана де Мариньи.
– Когда он выйдет из оратории, – заканчивает король. – Ты услышишь, Транкавель, как я крикну: «Пресвятая Дева!» – тогда и выступай.
– Дорогу первому министру, – кричит в глубине галереи голос секретаря. – Дорогу монсеньору де Мариньи!
Толпа распадается, колышется; к оратории приближается Мариньи – спокойный, суровый, внушительный и важный.
* * *
Мариньи прекрасно знал Лувр. Уже у подъемных мостов, по поведению часовых, по лицам прислуги он мог догадаться, какие во дворце царят настроения, будь то радость, безмятежность или гнев. Каждый раз, являясь в Лувр, он обращал внимание на физиономии людей и самые незначительные мелочи.
Поэтому Мариньи тотчас же понял, что готовится нечто серьезное. Как только он вошел в большую галерею, это убеждение в нем укрепилось.
Но, возможно, в этот день он испытывал какую-то личную озабоченность, так как на сей раз он пренебрег взглядами, жестами и ропотом окружающих.
После того, как Транкавель открыл дверь, министр стремительно вошел в молельню и увидел три бледных, застывших лица.
Мариньи быстро подошел к Людовику Сварливому. Дрожа от гнева, министр заговорил первым:
– Сир, я уже собирался отправиться в Лувр, когда за мной явились. У меня для вас важные новости.
Валуа отступил на шаг.
Королева содрогнулась.
– И что за новости? – вопросил король ледяным тоном.
– Сир, в Париже есть одно опасное место – своего рода город в городе, иное королевство в вашем королевстве. Это очаг мятежей, смут и беспорядков, укрепленный лагерь порока и преступлений. Именно там обитает армия нищих, шарлатанов, воров и прочих отбросов общества, словом, бродяги всех мастей.
– Двор чудес, – прохрипел король, еле заметно вздрогнув, поскольку Двор чудес был одним из его кошмаров, коим он будет и для будущих французских монархов.
– Я говорил вам: «Будьте начеку, сир, остерегайтесь этих нищих! Не обращайте ваш взор в сторону фламандцев! Фламандцы – ничто. Истинная угроза гнездится в самом Париже, в этом Дворе чудес». Я говорил вам: «Пока эта армия не нашла командира, который поймет, сколь грозной силой он располагает, мы еще можем принять меры для того, чтобы потушить этот очаг восстания, но как только такой командир будет найден, вы вздрогнете, так как в этот день под угрозой окажется уже французский трон!»
Король и Валуа обменялись растерянными взглядами: они не хуже Мариньи знали, что собой представляет этот Двор чудес, и в тех страшных снах, что мучают сильных мира сего, не раз видели, как неистовые толпы устремляются на разграбление Парижа с куском падали в руках в качестве своего знамени.
В мыслях короля, в отличие от Валуа и Маргариты, арест Мариньи уже начинал отходить на второй план.
Воскрешенный в его памяти ужасный кошмар проявлялся во всей своей угрозе.
– Если будет нужно, – сказал Людовик, – мы примем самые жестокие меры. – Понадобится – так сожжем весь Париж, и этот Двор чудес окажется погребенным под руинами города. Прежде чем командир, о котором вы говорите, будет найден, эта армия бунтовщиков…
– Слишком поздно, сир, – промолвил Мариньи, – такой командир у них уже есть!
– Командир!.. – пробормотал король, закипая от гнева и в то же время страха. – И что за командир?
– Буридан!..
Это имя прозвучало как раскат грома.
Маргарита сделалась смертельно бледной.
Валуа заскрежетал зубами. В эту секунду он понял, что по-прежнему ненавидит Буридана… своего сына!.. Ненавидит всей душой… Ненавидит так сильно, что готов позабыть о своей ненависти к Мариньи!
– Буридан! – прорычал Людовик. – Буридан!.. Тот презренный негодяй, который оскорбил нас у Монфокона, который насмехался над нами в Пре-о-Клер, который едва не убил королеву в загоне со львами, который посмел проникнуть в особняк Валуа и поднять руку на моего высокочтимого дядюшку, который осмелился скрестить свою гнусную шпагу с моей, угрожать мне, королю!
На несколько секунд между этими четырьмя людьми воцарилась ужасная тишина.
И в тишине этой, не будь они так напуганы одолевавшими их мыслями, они могли бы услышать шум приглушенных рыданий. Эти рыдания доносились из кабинета, где находилась Мабель. «Мой сын! Мой Жан!» – шептала она, упав на колени.
Мариньи глухим голосом продолжал:
– Двор чудес выбрал Буридана своим командиром и своим королем. Буридан окружен не менее опасными, чем он сам, заместителями, так как те люди, сир, за головы которых вы назначили награду, церемониться не будут; они и сами способны на то, что для вас – лишь слова, то есть способны сжечь Париж, сжечь Лувр, так как эти люди – Готье д’Онэ, Гийом Бурраск и Рике Одрио!
Валуа и Маргарита вновь содрогнулись от испуга.
Мариньи продолжал, разъяряясь всё больше и больше:
– Я уже принял первые меры безопасности, приказав окружить Двор чудес, сир! Я сделал то, что было в моей власти, чтобы попытаться спасти ваш трон, но, возможно, уже слишком поздно, так как я знаю, что мерзкое знамя восстания уже реет над Двором чудес, что может означать лишь одно: эти люди затевают нечто грандиозное. Но и это еще не всё. Я знаю, что на сей раз Буридан намерен идти до конца; я знаю, что он решительно настроен победить или умереть, так как ему нужно спасать уже не жизнь свою, но любовь; на сей раз он бросил вызов вашему первому министру, вам самому, Парижу, мировой столице!
Маргарита смотрела на Мариньи округлившимися от ужаса глазами: она поняла, поняла!
Валуа и король, дрожащие как два осиновых листа, не сводили взгляда с первого министра, и тот, изливая наконец весь свой гнев и всю свою ярость, прохрипел:
– Вы видите, сир, как далеко может зайти мое отчаяние, видите, что я способен предпринять в этот час против Буридана, так как та, которую он любит… которую хитростью удерживает во Дворе чудес… так вот, сир, это – моя дочь!..
В этот момент, войди кто-нибудь в кабинет, он бы увидел, как Мабель вскочила на ноги, поспешно, словно обезумевшая, выбежала и бросилась прочь из Лувра…
– Вы слышите, сир, – прорычал Мариньи, – слышите, королева, слышишь, Валуа: моя дочь в руках у Буридана, а Буридан теперь король Двора чудес!
Валуа до крови прикусил губу, чтобы заглушить вопль дикой ревности, которую он испытывал по отношению к Буридану.
Маргарита, бледная как смерть, думала: «Да, уж лучше сжечь весь Париж, чем знать, что они будут вместе!»
