Миртиль упала на колени, схватила Мабель за руку и произнесла всего четыре слова:
– Батюшка, это – мать Буридана…
Ангерран де Мариньи пошатнулся. Он поднес руку к лицу, из горла его вырвалось рыдание, закончившееся раскатом ужасного смеха.
– Буридан! – прорычал он. – Я уж и забыл о нем в этой безумной радости. Да, безумной, так как я забыл, что когда в девичьей голове поселяется сумасбродство гнусной любви, в душе у нее не остается больше места ни для дочерней жалости, ни для человеческого уважения. Какое ей теперь дело до свидетельств отцовской заботы, тех лет, что я провел в хлопотах и переживаниях, бессонных ночах и глубоких расчетах ради того, чтобы дочь моя была счастлива! Стоит какому-то щёголю лишь щелкнуть пальцами – к черту пожилого отца! Значит, ты любишь?! И среди стольких достойных дворян, между которыми колебалось мое сердце, ты выбрала – кого?.. Разбойника! Человека, который своими оскорблениями и презрением унизил твоего отца на глазах у всего Парижа!..
– Батюшка! – простонала Миртиль, тогда как Мабель, неподвижная и прямая, словно статуя античного рока, присутствовала при этой сцене, от которой зависела участь ее сына.
– Ты любишь Буридана! – продолжал Ангерран де Мариньи громоподобным голосом. – Ничего удивительного – ты ведь дочь Маргариты Бургундской!.. Ха! А вот, значит, и мать этого бандита! – добавил он, рассмеявшись. – Что ж, мне следовало догадаться! Каков сын – такова и мать! Мать – воплощение мерзости, сын жить не может без грабежей и насилия! Мать – смиренная и гнусная служанка коронованной развратницы, сын выслеживает в темных переулках прохожих, дабы обобрать их до нитки, подкарауливает девиц в глубине палисадников, чтобы вскружить им голову!.. Что ж, клянусь язвами Христовыми: отныне я здесь не отец, который плачет и умоляет, но министр, который приказывает и вершит правосудие! Мать Буридана, ты арестована! И преступление твое в том, что ты приходишься матерью человеку, который командует восставшими против королевской власти разбойниками. Дочь Маргариты Бургундской, ты арестована! И преступление твое в том…
В этот момент, пока Мариньи, вне себя от гнева, бормотал и поднимал судорожно сжатые руки, словно для того, чтобы схватить одновременно и Мабель, и Миртиль, в этот момент, повторимся, на улице поднялся оглушительный шум фанфар.
Далекий гул нарастал, быстро приближаясь, донося до Мабель тысячи раз повторяемые крики: «Да здравствует король!»
Мариньи ничего не слышал, но вот Мабель услышала.
Подскочив к окну, она подняла раму.
– Что ж, – выкрикнула она, – раз уж дочь Маргариты Бургундской арестована, пусть об этом узнают все! Пусть весь этот испуганный люд узнает, что королева Франции была любовницей Ангеррана де Мариньи! Пусть король узнает, что его первый министр арестовал дочь его супруги!
Мариньи застыл на месте, словно пораженный молнией.
– Король! – пролепетал он, озираясь по сторонам налившимися кровью глазами.
– Да здравствует король! Да здравствует король! – слышались с улицы голоса.
Внезапно шум стих, и до Мариньи поднялся радостный голос Людовика Сварливого.
– Да, дети мои, – кричал король, – нас ждет сражение. Еще немного терпения, мои отважные псы, и мы отдадим вам всех этих кабанов на растерзание. Я лишь переговорю с моим верным Мариньи, и приступаем. Битва! Клянусь смертью Христовой! Нас ждет битва!
– Да здравствует король! Битва! Смерть разбойникам!
На лестнице раздались шаги Людовика Сварливого и его эскорта.
– Вот и король, – громко сказала Мабель. – Ну что, монсеньор, попросить мне у супруга Маргариты пощады для дочери Ангеррана де Мариньи?
– Замолчи, женщина! – прорычал Мариньи.
– Позвольте нам уйти, монсеньор, или, клянусь Богом, которого вы только что вспоминали, король все узнает.
– Замолчи! – пробормотал Мариньи, у которого на голове встали дыбом волосы.
– Так мы свободны? Если да, то я умолкаю, если же нет…
Подбежав к двери, Мариньи открыл ее или, скорее, выбил ударом ноги.
Дверь выходила на двойную лестницу – там было полно солдат.
Мариньи наклонился и голосом, похожим на хриплый стон, прокричал:
– Приказ короля: пропустить…
Мабель схватила Миртиль в охапку и с пылающим взором начала спускаться по лестнице…
– Король, – объявил громкий голос у другой двери.
Мариньи с искаженным лицом, нетвердой походкой двинулся навстречу Людовику.
– Сир, – пробормотал он, кланяясь скорее как человек, подавленный внезапно свалившимся на него горем, нежели как приветствующий короля сеньор.
– Ну, Мариньи, – промолвил Людовик Сварливым веселым голосом, – вы, вероятно, слышали, что мои храбрецы требуют битву. Мы готовы?
– Да, сир, готовы! – отвечал Мариньи, распрямляясь, и на сей раз с такими ужасными интонациями, что ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, что разбойники будут разбиты наголову. – Готовы, и горе бунтовщикам!..
– Идем же сражаться! – вскричал Людовик.
Мабель и Миртиль прибыли к Дому с привидениями кладбища Невинных. Первым делом мать Буридана позаботилась о том, чтобы забаррикадировать дверь. Затем она присела рядом с девушкой, которая после всей этой сцены выглядела совершенно разбитой и подавленной.
Миртиль молча плакала.
– У меня никогда не было матери, – наконец прошептала она, – а теперь нет и отца…
– Судьба этого человека находится в Божьих руках, – промолвила Мабель с некой торжественностью, которая заставила девушку содрогнуться. – Куда он идет?.. К какой катастрофе?.. Этого я не знаю… но он помечен, над ним нависла опасность…
– О батюшка!..
– Ты должна свыкнуться с мыслью, что твой отец умер в тот самый день, когда ты в последний раз видела Клода Леско… А что до Ангеррана де Мариньи, то ты его слышала! Будь же, что будет… А что касается той, которая приходится тебе матерью… вскоре сюда явится тот, кто сможет поведать о ее участи. Он явится в полдень.
– И кто же это? – спросила Миртиль.
Мабель не ответила. Она погрузилась в раздумье.
В полдень тот, кого она ожидала, не пришел: несчастный Роллер был далек от того, чтобы явиться; он, как говорится, свое получил. Был ли он мертв или же каким-то чудом остался в живых, это мы еще в свое время увидим. Как бы то ни было, Мабель не могла даже вообразить, почему его нету, но, признаться, не очень-то об его отсутствии и жалела.
Действительно, человеческое сердце подобно растениям, которые распускаются и дают цветы, испускают запахи, когда находятся на открытом воздухе и на солнце. Находясь в тени, они начинают чахнуть и даже каменеть.
Но как только возвращается свет, к ростку возвращается его сила, его красота.
