Он сделал передышку, переводя взор из стороны в сторону таким образом, что люди могли подумать, будто он различает в толпе каждого и каждому заглядывает в глаза. Потом набрал полную грудь воздуха и уже не просто заговорил, а закричал на пределе натянувшихся шейных жил:
– Она вдова! Она мужа потеряла, как потеряли многие из вас своих сынов, братьев и кормильцев. Ей и меч в руки. Кто отомстит, если не она? Кто, я спрашиваю?
– А-а-а-а-а-а! – согласились внизу. – О-о-о-о-о! Э-э-э-э-э-э!
– Ольга – наша княгиня, ей с древлянами разбираться!..
– А-а-а-а-а-а!
– Сыночку ее расти и ума-разума набираться!..
– У-у-у-у-у-у!
– А вам, кияне, своих детей растить, ремесленничать, в землю семя бросать…
Если бы кто попросил Ясмуда повторить все то, что он наговорил жадно внимающему народу, он бы ни словечка не припомнил. Предложи ему произнести без запинки еще одну столь же гладкую речь, он бы не взялся. Но в тот момент его несло. Он летел. Парил над жадно внимающей толпой.
Когда он закончил, людские массы закричали в едином порыве:
– Ольгу на княженье! Ольгу! Ольгу!
Побледневший Свенхильд попытался что-то возразить, но его голос был слышен не лучше, чем писк комара на днепровском перекате. Славя Ольгу, толпа плотнее обступила помост. Распри и ссоры прекратились. Воодушевленные речью Ясмуда, люди на некоторое время почувствовали себя сплоченными и великодушными. Такое состояние не могло продолжаться вечно или хотя бы сколько-нибудь долго, но пока оно длилось, всем хотелось быть лучше и благороднее, чем обычно.
Княгиня Ольга, не веря себе, неподвижно стояла посреди помоста и не замечала, что слезы благодарности и облегчения медленно стекают по ее щекам. Бояре поочередно хватали ее холодные, безвольные руки, чтобы целовать их, произнося клятвы покорности и верности. Волхвы произносили молитвы, воздевая руки к небу. Переминаясь поодаль, к ним готовились присоединиться Бердан, Ярополк и Мстислав.
Ольга не видела никого из них, как не видела ликующей толпы. В эти минуты она смотрела только на Ясмуда. Он тоже смотрел в ее блестящие, влажные глаза и думал, что готов жизнь отдать ради них.
– Ольга! Ольга! – неслось отовсюду. – Скажи слово! Слово, Ольга!
Раздвинув воевод, она подошла к краю и звонко прокричала:
– Спасибо, кияне! Век не забуду. Все помыслы мои, все дела отныне с вами и для вас. Пусть трепещут враги земли киевской. Отомстим и воспрянем!
Это было именно то, что от нее хотели услышать. Если до благодарственной речи княгини Свенхильд и питал какую-то надежду, то теперь от нее и следа не осталось. Растолкав остальных, он занял место по правую руку от Ольги и, повысив свой сорванный голос, стал благодарить людей за выбор и напоминать им про бочки с бесплатным вином, которые все еще стоят на улицах, прилегающих к Вечевой площади. Сам же, преклонив колено перед Ольгой, взял ее руку обеими руками и сбивчиво заговорил:
– Ошибся, княгиня… Прости… Верой и правдой… Всегда… Никто кроме…
До слуха Ольги долетали лишь отрывочные слова. Не отнимая руки, она продолжала смотреть на Ясмуда. Он улыбнулся. Она тоже, но это была быстрая, моментально исчезнувшая улыбка, не оставившая и следа на лице Ольги.
Она опомнилась. Вспомнила, кто она такая, почему на ней черные одеяния, вспомнила, что дома ее ждет маленький сын, оставшийся без отца. Да, его удалось защитить, благодаря этому странному ратнику по имени Ясмуд. Что с того? Он слуга, и его долг заботиться о хозяевах. Отблагодарить его, конечно, нужно, и Ольга это непременно сделает, но улыбаться ему – абсолютно лишнее. Она вдова и княгиня. И она не имеет права забывать о своем предназначении.
Отведя глаза от Ясмуда, Ольга сказала, ни к кому в особенности не обращаясь:
– Домой хочу.
Свенхильд тут же бросил приказ своим дружинникам, и они с прежним рвением принялись раздвигать толпу, освобождая проход к терему. Ольга спустилась по ступеням и пропала из виду, точно так же, как пропали для нее тысячи людей, собравшихся на площади. За ней следовали волхвы в меховых шапках, изображающих звериные головы. Только Гостослав шел простоволосый, белый, как лунь, с остроконечной бородой по пояс. Перед началом вече он посулил Ольге покровительство богов и теперь настойчиво гудел в ухо про плату. Она кивала.
На закате на Священный холм привели троих выкупленных отроков, слегка придушили сыромятными ремнями и поочередно зарезали на жертвенном камне. Трепещущее сердце каждого было торжественно вынуто из груди и передано женской фигуре в черном, безмолвно наблюдающей за ритуалом. Поднося сердца ко ртам трех главных богов, она мазала их кровью и кланялась. Их деревянные губы оставались неподвижными, но ей чудились довольные улыбки. Отныне можно было не сомневаться в их поддержке.
Глава IX
Разделяй и властвуй
Свенхильд провел бессонную ночь. Нет, не думы тяжкие передумывал, а пил зеленое вино и любил сразу трех наложниц, заставляя их выделывать такие срамные штучки, что до утра был полон желания, как юнец, впервые дорвавшийся до женского тела. И это было правильно. Потому что назавтра для Свенхильда все могло закончиться – и власть, и сама жизнь. Хотелось успеть вкусить в полной мере и того, и другого.
Наложницы были новые, взятые в последнем походе. Набожная Наталка с детским лицом, чистыми глазами и бесстыжими губами. Губастенькая Лизавета, дочь боярская, плоскогрудая, но шустрая, плясавшая и певшая так, что старца из могилы поднимет. И Ксюша, умеющая делать это по-собачьи лучше, чем все, кого доводилось иметь Свенхильду. И они втроем ублажали его: двигали губами, плясали, ползали на карачках. А когда надоели, были изгнаны пинками под зад и отправлены обратно в темницу, где содержались для сходных надобностей.
Праздник закончился. Занимался новый день. Небо за ночь очистилось, покрывшись на востоке румянцем, словно оттуда приближался трехголовый Змей Горыныч, изрыгая пламя из всех своих пастей. Утро выдалось морозное, свежее, такое, как любил Свенхильд. Раздевшись догола, он облился во дворе ледяной водой, потом долго отпивался рассолами и квасом, пока отекшие глаза не превратились в щелочки. Но похмелье отступило, в голове прояснилось, сердце перестало отзываться томлением на каждое неосторожное движение.
Пришло время подумать. Вспоминать вчерашнее честолюбивому Свенхильду не хотелось, однако он умел признавать поражения. Битва была проиграна. Затеянное им вече не погубило Ольгу, а обеспечило ей всенародную поддержку. Только последний болван отважился бы сейчас отстранять ее от власти. Свенхильд был умен. Он понимал, что противостояние с княгиней не сулит ему ничего, кроме опалы и утраты положения. Лишившись пропитания, крова и платы, дружина скоро взбунтуется и найдет себе нового предводителя. А голову прежнего вожака повозят забавы ради на копье, пока не выбросят где-нибудь псам на съедение.
Смерти Свенхильд не боялся, однако и умирать по дурости не собирался. Тщательнейшим образом одевшись, он гладко причесался, сел на коня и направился к княжескому терему. Игорь возвел его внутри детинца, но вместе с тем особняком, на взгорке, чтобы в случае необходимости пересидеть бунт или смуту. Предусмотрительный был князь – на рожон не лез, врагов заводить остерегался. И вот тебе на – пропал, на дополнительную дань позарившись. По правде говоря, именно на это Свенхильд и рассчитывал, когда уводил дружину, однако доказать злой умысел невозможно, а значит, и опасаться нечего.
