– Видишь, как веселы пошли, – сказала Ольга старшему гридню, сопровождающему ее безмолвной тенью. – Радуются.
– Чего же им не радоваться, – буркнул он, позволив себе досадливые нотки.
– И то так, – согласилась она. – А у нас тоже будет праздник, только завтра. Спровадь всех гостей из терема. Никого не впускать и не выпускать. Чтобы даже мышь не проскочила.
– Не проскочит, – пообещал сотник, несколько удивленный таким приказом.
Его лицо напряглось, как у человека, который старается уразуметь что-то не вполне ясное для него.
– Это для твоей сотни задание, – продолжала Ольга, следя за удаляющейся ватагой. – А сотня Кожедуба пусть яму во дворе копает.
– Какую яму, повелительница?
– Глубокую. Большую. Чтобы ладья уместилась.
– Ла…
Не договорив, сотник выпучил глаза.
– Ты правильно услышал, – усмехнулась Ольга, не глядя на него. – Пусть кто-нибудь сбегает на причал, посмотрит, какова ладья размерами. Глядите, не ошибитесь. Шкуры спущу.
– Да уж не ошибемся, княгиня! – воскликнул сотник.
– Тише. Никто не должен узнать раньше времени.
– Не узнает, – пообещал он.
– Глубиной яма должна быть такой, чтобы не выбраться, – предупредила Ольга, оглянувшись. – Церем самый высокий из них. Так вот, даже он пусть с борта до края не дотянется.
– Сделаем, – сказал сотник, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
– Погоди. Не все еще сказала.
– Слушаю, княгинюшка.
– Всю землю, что выкопают, пусть по краям оставят, – распорядилась Ольга. – Она понадобится еще. Теперь беги. И не говори потом, что чего-то не услышал или не понял.
– Все услышал, все понял, – жарко прошептал сотник. – Не сомневайся, свет наш, княгиня.
В ту ночь Ольга не сомкнула глаз. Снова и снова подходила она к окну, чтобы взглянуть на работы внизу. Двор, освещенный множеством факелов, казался охваченным пожаром. Тени раздевшихся до исподнего землекопов метались по стенам, словно чудовищные летучие мыши. Черная яма, разрастающаяся под покоями Ольги, походила на провал в бездну.
Утром она сама обошла двор, велела чисто все вымести и проложить красную тканую дорожку от самых ворот. Умывшиеся и почистившиеся гридни выстроились так, что загородили собой яму. Другая сотня была отправлена на берег Днепра.
Весь Киев вышел из домов, чтобы подивиться виду чужеземной ладьи, плывущей вверх по склону на плечах и спинах ратников. Древляне приветственно махали зрителям через высокие борта. Радостные и беззаботные, они пытались развеселить хмурых киян, но безуспешно.
– Предала мужа, предаст и нас, – судачил народ, имея в виду Ольгу.
И многие сплюнули, а некоторые не удержались от проклятий в адрес любимой прежде княгини. Никто не заметил, что торжественное продвижение ладьи напоминает погребальный обряд, известный и в землях древлянских, и в землях киевских. Только находившиеся внутри были живы, и ладья не пылала жарким пламенем, вот и вся разница.
– И впрямь великая честь нам оказана, – переговаривались древляне, любуясь городом, который уже считали своим. – Не обманула княгиня. Вот радость Малу будет.
В таком приподнятом настроении и заплыли в отворившиеся ворота с расколовшимся солнцем на створках. Все принарядились по случаю праздника, сияли и торжествовали по случаю победы, совершенной без единого взмаха меча.
Ольга стояла на другом конце двора, одетая, как и положено невесте, в белые одежды. Только мантия на ней была черная, напоминающая о понесенной утрате. При виде ладьи она вытянула вперед руки и сделала несколько призывных движений.
Сидящие в ладье заулыбались, но как-то неуверенно. Что-то изменилось в движении судна. Оно уже не плыло плавно, как прежде, а вздрагивало и раскачивалось, словно несущие его воины ступили на неудобную почву и теперь то и дело оступались и вязли в грязи.
Держась одной рукой за борт, Церем взмахнул рукой.
– Приветствуем тебя, кня… – начал он.
Падение застало его врасплох. Он не понял, что произошло, отчего вдруг двор пропал из виду и стало сумрачно, когда только что светило солнце и перед глазами находился весь терем, а не только его крыши. При ударе о землю он больно ушибся об лавку и прикусил язык. На дне провалившейся ладьи образовалась куча-мала. Все одновременно возмущались неосторожностью носильщиков и ворочались, стремясь выбраться из свалки и встать.
Над краем ямы появилась фигура Ольги, видимая по пояс.
– Ну что, сваты? – спросила она, склонившись над ладьей. – По нраву ли вам честь?
Только тогда древляне поняли, что падение было не случайным. Об этом же свидетельствовали ровные края ямы и улыбки дружинников, обступивших ее. Небрежно действуя копьями, они опрокидывали тех, кто становился на борта ладьи и пытался вскарабкаться наверх.
– Ну-ну, – приговаривали они, смеясь, – сидите там, тараканы.
– По нраву ли вам честь? – повторила Ольга звонко.
На фоне голубого неба, в золотой короне, она выглядела очень далекой и совершенно не похожей на себя, вчерашнюю.
– Мы не повинны в смерти Игоря! – выкрикнул Церем, с трудом ворочая онемевшим, набрякшим, сочащимся кровью языком.
– Не повинны, – вразнобой поддержали его остальные. – Не мы его казнили. Не было нас там.
– А Мал? – спросила Ольга сверху. – Что про князя своего скажете?
Древляне примолкли, не зная, как ответить.
– С ним и разбирайся, – нашелся наконец Церем.
– Разберусь, – пообещала она. – Так и передайте ему.
– Отпустит, – зашептались находившиеся в яме. – Отпустит нас. Слыхали?
Они плохо знали княгиню Ольгу. Вернее, совсем не знали.
– Закапывайте, – скомандовала она.
Ратники наверху отступили и зашевелились все разом. Сверху обрушились потоки земли, сгребаемой щитами и лопатами. Очень скоро ладья и пространство между бортами оказались засыпанными.
Церем взобрался на приподнятый нос, подпрыгнул и стал подтягиваться наверх, суча ногами. Остановив гридня с копьем, Ольга сама подошла к Церему и толкнула его чоботом в лицо. Посланник Мала ударился спиной о деревянный выступ и остался лежать, задыхаясь от боли. На него наступали товарищи, падали сверху, крича и рыдая от ужаса.
– Вот вам земля киевская, – сказала напоследок Ольга, развернулась и отправилась в терем, ни разу не оглянувшись.
Гридни уже не просто сгребали землю, а черпали ее щитами, бросая на увязших по грудь древлян. Те больше не протестовали, а только кряхтели и стонали, раскачиваясь посреди свежей насыпи. Облако пыли заставляло их чихать и кашлять, но мало кто имел возможность поднять руку, чтобы протереть слезящиеся, закисшие землею глаза.
