– Знаешь, что дальше будет? – осведомился древлянский князь, утирая губы после поднесенной чарки.
– Догадываюсь, – буркнул Игорь.
– Ты про это? – Мал кивнул на согнутые березы. – Тут и дитя поймет, что к чему. Не-ет. – Он покачал головой. – Не про то разговор.
– Про что тогда?
Ужасное предчувствие зазмеилось холодом в груди Игоря.
– Когда княжна твоя слезы выплачет, я к ней сватов зашлю, – пояснил Мал, расставляя ноги пошире и закладывая большие пальцы за широкий кожаный ремень с бляхами. – И настанет мир между Коростенем и Киевом. А там уж я ее под себя подомну. – Он осклабился, шевеля ноздрями. – Бабы силу уважают. Как захочу, так заверчу Ольгою.
Он сделал похабный жест.
Игорь опять задергался, брыкая ногами, привязанными к березам.
– Врешь! – крикнул он. – Не пойдет за тебя Ольга.
– А куда ей деваться? – насмешливо поднял бровь Мал. – Каково бабе одной с войском управляться? Одной и на ложе не сладко, а на поле брани и подавно. Моей будет Ольга. И пащенок твой моим будет. И вся земля.
– Ах ты…
Игорь плюнул, да только бороду испачкал. Слюна от крови стала вязкой.
– Не трожь Ольгу, – почти взмолился он. – Жизнь мою забирай, а ее оставь заради бога.
– Твоей жизни вот сколько осталось. – Мал отмерил пальцами. – Неравный обмен. Не согласен.
Рука его поднялась вверх и упала. Двое древлян одновременно рубанули натянутые веревки, высвобождая напряженные стволы. И взмыл Игорь кверху широко расставленными ногами.
До неба не долетел – все гораздо раньше закончилось. Разом.
Глава II
Дурные знамения
Когда Ольга проснулась, было еще совсем темно. Тянуло гарью из остывшей печи, скрипел сверчок под половицей, сопел натужно Святослав в колыбельке, установленной подле княжеского ложа. Второй день маленький носик сына был забит соплями, а в груди у него хрипело и хлюпало.
Чтобы не простудить его еще больше, пришлось сильно натопить в опочивальне и наглухо закупорить все окна. Дышать здесь стало совсем нечем, да еще и тяжелый дух стоял от барсучьего жира, которым натерли тельце Святика.
Ольга раздраженно отбросила тяжелое одеяло. Сырая рубаха неприятно липла к телу. Ольга стащила ее через голову и, скомкав, бросила на пол. Взяла из сундука чистую, надела и босая пошла к печи. Поверх сложенных в углу поленьев лежали заранее заготовленные ветки вереса. Взяв одну, Ольга бросила ее поверх тлеющих угольев. По комнате расплылся душистый запах, перебивший все остальные.
Ольга склонилась над колыбелькой, потрогала губами лоб Святослава. Похоже, жара не было. Помогли отвары, мази и капли византийские. Ну и слава богу.
Поколебавшись, Ольга сплела пальцы у груди и отвесила три поклона, метя волосами пол. Если не поблагодарить Сварога
[9], он отомстит. Нашлет на сыночка новую лихоманку или еще что-то придумает. Нет, лучше его не гневить. Остальных тоже.
В молитве Ольги нашлось место и для Перуна, и для Велеса, и для богов поменьше, вплоть до самых маленьких, домашних, способных мышью обратиться. Но обычного умиротворения не наступило. Неясная тревога, смутная, как осеннее утро, томила душу.
Велев челяди вынести горшки и колыбель со спящим Святославом, Ольга распахнула набухшее от дождей окно. С улицы дохнуло сыростью и холодом. Поежившись, Ольга набросила безрукавку из рысьего меха и опять кликнула челядь.
– Эй, кто тут есть? Печь растопите, да пожарче. И воды в лохань наносите, мыться буду.
Вскоре огонь заполыхал с новой силой, наполняя теплом комнату, в которую то и дело вбегали девки с ведрами и ковшами.
Одна зацепилась подолом за лавку, споткнулась, растянулась на полу, кипяток расплескав. Ольга прогнала ее, швырнула горячий ковш вслед, поводила рукой по воде, разделась и села в лохань.
– Гапка? Утирки оставь, а сама ступай вон. И чтобы никто ко мне ни ногой.
– Слушаюсь, княгиня.
– Пошла, пошла…
Ольга стала лить воду на голову, готовясь мыть волосы. Огонь сверкал и гудел совсем рядом, не давая зябнуть мокрому телу. Рядом с лоханью была разложена волчья шкура, чтобы, вытираясь, стоять босиком. Обычно, сидя в теплой воде, Ольга расслаблялась и даже напевала что-нибудь. Но не этим утром. Тревога не только не отпускала, но становилась все сильнее.
Нетрудно было понять, чем она вызвана. Мысли Ольги беспрестанно крутились вокруг образа мужа. По осени он всегда отправлялся за данью и, случалось, пропадал на чужбине, пока Днепр не затягивало льдом. Однако нынешний поход был не таким, как предыдущие. Игорь непонятно почему отослал в Киев своего воеводу Свенхильда, который прибыл с дружиной день назад и на расспросы отвечал односложно и неохотно. Мол, отослал его князь, сказав, что сам управится, потому что древляне укрощены и покорны.
«Вот оно! – внезапно догадалась Ольга. – Что-то недоговаривает Свенхильд. Что-то скрывает. И сразу хворым сказался. Не потому ли, что допроса боится?»
Хоть сидела она по грудь в горячей воде, но сердце все равно похолодело. Прошлой осенью Свенхильд один за данью ходил и привез из похода так мало, что у Игоря с ним ссора вышла. После того случая прежнего согласия между ними не было. Чтобы такого больше не повторилось, в этом году Игорь отправился на сборы сам.
Ольга, дура, обрадовалась. Предвкушала, как будет новые перстни и серьги примерять, горницу шелками украшать, под ноги соболей стелить. Теперь же она с радостью отдала бы содержимое своих ларцов и сундуков за возможность поскорее обнять мужа и убедиться, что он цел и невредим.
До сих пор боги его берегли, как и славного дядьку Олега, пришедшего из Новгорода, чтобы править Русью тридцать лет и еще три года. После его погибели Игорю удалось не только сохранить за собой престол киевский, но и владения расширить, действуя где силой, а где и хитростью. Когда древляне, возрадовавшись смерти Вещего Олега, хотели от княжества отойти, Игорь быстро их на место поставил, пройдясь с ратью до Коростеня. С тех пор они вели себя смирно, дань платили исправно, суд и законы княжеские признавали, новых союзов не заключали. Выходит, не о чем беспокоиться?
«Конечно, – сказала себе Ольга. – Зачем тревожишь себя понапрасну, глупая баба? Иных забот у тебя нет, иных страхов? Сколько раз Игорь в поход ходил на все стороны света и всякий раз обратно возвращался? Даже в самых кровавых битвах царапинами отделывался. Чего же ему древлян бояться? Они нынче сами как дерева, среди которых живут».
«Дерев и бойся», – прозвучало в голове.
Голос был мужской: ровный, бесстрастный. Ольга уже не раз слышала его в своей голове и гадала потом: почудилось ей или впрямь кто-то с ней разговаривает? Неужто бог? Или то душа какого-нибудь родича так забавляется? Не понять. Тем более что сказанное голосом потом забывалось, как будто ничего не звучало.
