– И что потом? – спросили Мстислав и Ярополк одновременно.
– А потом все просто, – усмехнулась Ольга. – Древляне обрадуются, что легко отделались. Пришлют птиц с поклонами, отойдут и опять за воротами затворятся.
– А мы?
– Вы еще не поняли? – спросил Свенхильд и посмотрел на Ольгу с непритворным восхищением. – Умна ты, княгиня, и хитра к тому же. Если до этого дня оставались в моей душе сомнения, то теперь их больше нет. – Он поклонился, приложив руку к сердцу. – Великая честь тебе служить.
– И что птицы? – тревожно поинтересовался Бердан с таким выражением лица, какое бывает у человека, заподозрившего, что от него что-то скрывают.
– Сама объяснишь или мне позволишь? – обратился Свенхильд к Ольге.
Она кивнула:
– Объясняй, раз отгадал мой замысел.
– Воробьев и голубей раздадим воинам, – сказал Свенхильд. – Пусть привяжут к лапам каждого трут…
– И серу, – подсказала Ольга. – Горючие порошки будут в тряпицы замотаны. Останется поджечь и…
– Поджечь и отпустить, – перебил ее воевода, которому не терпелось блеснуть сообразительностью. – Птицы по домам полетят, в гнезда свои. Голуби в голубятни и клети, воробьи под стрехи соломенные.
– И все вспыхнет! – всплеснул руками Бердан, и его глаза засверкали, как будто отражая невидимое остальным пламя. – Хаты, сараи, хлева.
– Не будет ни одного двора, чтобы не занялся, – восхитился Ярополк.
– Такой пожар не погасишь, – добавил Мстислав.
– Как думаете, долго после этого Коростень продержится? – поинтересовалась Ольга.
Воеводы заулыбались, качая головами.
Подчиняясь внезапному порыву, Ярополк упал перед княгиней на одно колено.
– Я раб твой на веки вечные. Всегда готов служить тебе верой и правдой!
– А до этого не был готов? – усмехнулась Ольга.
Мужчины сдержанно засмеялись. Ярополк вскочил на ноги и попросил:
– Позволь мне первому на приступ идти.
Она кивнула и сказала:
– Старейшин Коростеня сожжешь заживо. Они на казнь Игоря глядели. Так пусть теперь у них глаза полопаются.
Ольга отвернулась. Никто не должен был видеть в этот момент ее лицо.
Глава XIX
Бразды правления
Долго еще вспоминали тот день жители Коростеня. Он стал для них по-настоящему черным – из-за дыма, застившего небо. Горящие птицы, появившиеся над городом, представляли собой незабываемое, потрясающее воображение зрелище. Издали их можно было принять за искры, летящие от чудовищного костра. Они метались над городом, падали на крыши, забивались в гнезда и голубятни, и все, к чему они прикасались, занималось огнем. Никто и опомниться не успел, как все вокруг уже пылало, гудело, трещало, искрилось и дымилось.
Заливать водой или разбирать горящие строения было бесполезно. Никаких колодцев и запасов дождевой воды не хватило бы на то, чтобы погасить огонь, вспыхивающий там и сям, перекидывающийся из двора во двор. Пламя прыгало по крышам, прокрадывалось сквозь щели по сухой траве, разносилось ветром и с жадным хрустом пожирало плетни, срубы и частоколы.
Простых людей, бегущих из Коростеня, хватали и тут же делили между собой дружинники Ольги. Мужей, защищавших жен, убивали на месте, а смирных запирали в рабские колодки.
Молодых баб раскладывали где попало, и никому не было дела до их воплей. Среди грязных, окровавленных, перепачканных взрослых бегали дети в поисках родителей. Ревела скотина, скулили собаки, гоготали ратники, упивающиеся своей силой.
Вместо прежних старост, сожженных гурьбой в овине, Ольга поставила новых и назначила им дань вдвое больше прежней. Староста, посмевший спросить, чем же смогут платить погорельцы, был обезглавлен, а остальные предпочли помалкивать. По две куньих шкурки – значит, по две. По десять беличьих шкурок – так по десять. Бортевой мед? Пшеница? Лыко? Яйца? Все будет, только пощадите.
Кияне снизошли, проявили милосердие. Правда, прежде чем допустить погорельцев в сожженный Коростень, победители похозяйничали, снаряжая в Киев воз за возом с уцелевшим добром. Княжеская казна пополнилась бесформенными золотыми и серебряными слитками из сплавившихся в огне монет и украшений. Но своим главным приобретением Ольга считала образ грозной и непобедимой воительницы. Киевляне встретили ее восторженным ревом, многие падали на колени, когда она проезжала мимо, и целовали отпечатки конских копыт.
Народ, возлюбивший Ольгу, превозносил ее за умение побеждать врагов не только силой, но умом и хитростью. Княгиня могла переговорить любого, запутав его в словесной паутине, заморочив голову, отведя глаза от главного. В ней было что-то колдовское, не поддающееся разумению. Иначе как бы ей удавалось превосходить умом всех мужей, с которыми она имела дело?
Это потрясало воображение людей. Они восхищались своей княгиней до такой степени, что не просто прощали ей жестокость, а оправдывали ее. Ольга была для них светочем, надеждой, опорой.
Сколько князей до нее сражались с древлянами, то одерживая победу, то отступаясь? И только одной Ольге удалось не только разгромить соседей, но и полностью подчинить их себе.
Обособленность древлян осталась в прошлом. Теперь они даже не помышляли о том, чтобы оказывать сопротивление. Им запретили иметь дружины численностью свыше ста человек, все приграничные укрепления были снесены.
Пройдясь с войском по древлянской земле, Ольга подавила последние очаги сопротивления и повсюду назначила свои уставы и уроки, то есть размеры дани на многие годы вперед. Повсюду, где она задерживалась, оставались так называемые становища, где сидели наместники, собирающие дань. Кроме того, Ольга выбирала и определяла места княжеской охоты, куда не смели соваться посторонние.
Вполне довольная результатами своего похода, она перезимовала в Киеве со Святославом, а потом отправилась на север, чтобы укрепить свою власть над Новгородом и Псковом.
Отъезд был омрачен ссорой с сыном. Узнав, что мать собирается в новый поход, он несколько дней дулся, избегая любых встреч и разговоров. А накануне ее отъезда неожиданно объявился в покоях. Личико его было упрямым, глаза смотрели колюче и сердито. Отметив это про себя, Ольга решила держаться холодно.
– Посиди там. – Она указала на кресло, поставленное для гостей. – Сейчас закончу.
То время, пока она дочитывала какую-то грамоту с сургучной печатью, показалось Святославу вечностью. Ему казалось унизительным сидеть и ждать, пока на него обратят внимание.
– Я князь! – объявил он звонко и сполз с кресла, в котором ноги не доставали до пола.
– Да? – спросила Ольга, неспешно откладывая грамоту и поднимая взор. – И что? А я княгиня. И твоя мать к тому же.
– Сперва ты Киев у меня забрала, – выпалил Святослав с ненавистью. – А теперь в Новгород метишь. Не пущу. Это мой город. Я князь Новгородский.
