– Зачем ты вчера увез Адальберта? Кто на него напал? Ты понимаешь, что натворил?
– Понимаю, матушка. – Святослав взял в руки книгу, качнул на ладони и подивился: – Тяжелая. Будто каменная.
– Смысла много вложено, – пояснила Ольга, наблюдая за ним прищуренными глазами. – Для чего ты разгромил посольство, сын?
– Чтобы впредь держались от меня подальше.
– Епископ ко мне приехал, а не к тебе.
– Больше не приедет, – сказал на это Святослав, усмехаясь.
– Значит, таков твой замысел был? – поджала губы Ольга. – Ты нарочно на прием напросился?
– Нарочно.
– Задумал меня с христианской церковью рассорить?
– Верно, – подтвердил Святослав.
– А вот я сейчас велю тебя схватить и в темницу бросить, – произнесла Ольга с горечью и злостью в голосе. – Ты хуже врага со мной обошелся, теперь мой черед. Лишу тебя всего, что дала. Дружину заберу, терем, а самого подальше отошлю. Да вот хотя бы в Новгород.
– Не отошлешь, – возразил Святослав. – И в темницу не отправишь. Кто тебя послушает? Дружина мне подчинена.
Ольга медленно встала, дрожа от гнева.
– Я свою дружину за тобой пришлю, тогда поглядим.
– Нет больше твоей дружины, матушка.
– Что? Что ты сказал, щенок?
– Коли я щенок, то меня сука родила, – парировал Святослав, смело глядя в глаза матери. – Все дружины мне отходят. Недовольны воины твоими крестами, обижаются, что веру их предков попирают. Я пообещал им сжечь кресты и прогнать попов, что поналетели сюда, как вороны. Жрецы и воеводы заодно, и все меня князем признали. Кончена твоя власть, матушка.
– Вот оно что, – протянула Ольга. – Так ты меня отблагодарил, сынок? За все добро, что я тебе делала.
– Добро не забуду, а зла не причиню, – быстро произнес Святослав, тоже вставая. – Живи, как жила, ни в чем не чувствуй себя ущемленной. Дворец, челядь, злато, меха – все твое. Только казну возьму. Мне войско содержать нужно. В походы пойду. А ты сиди в Киеве, внука воспитывай. Может, скоро и внучка появится.
Он подмигнул. Ольга не улыбнулась. И вовсе не из-за напоминания о том, что она уже бабка. Самолюбие не позволяло ей признать победу, одержанную сыном. Он выбрал момент, нанес удар и достиг желаемого. Впору бы порадоваться за Святослава, показавшего себя столь хитрым и искусным политиком, но Ольга была опечалена. Все многолетние труды ее, все достижения уничтожены. Но хуже всего, что Русь, которую она намеревалась сделать святой, так и осталась там, где веками находилась прежде: на отшибе, затерянная среди дремучих лесов и бескрайних полей, одна против полчищ узкоглазых племен, стремящихся ее завоевать, как завоевали всех братьев-славян, которые находились к северу, востоку и югу от Киева.
Только на запад им дороги не было. Но теперь и Русь оказалась отрезанной от остального христианского мира. И все это свершилось стараниями Ольгиного сына.
– Доволен собой? – спросила она, всматриваясь в его дерзкие глаза.
– Доволен, – признал он, просияв белозубой улыбкой.
– Ты сейчас за многие тысячи тысяч людей выбор сделал, – горько усмехнулась Ольга.
– Тяжела корона княжеская, – сказал Святослав. – Но я выдержу. Шея у меня крепкая.
«А голова?» – подумала Ольга и пошла к выходу.
– Книгу забыла, – окликнул ее сын.
– Тебе оставляю. Может, заглянешь однажды и прочтешь что-то важное для себя.
– А ты прочла?
Она остановилась и медленно повернула голову:
– Да.
– И что это? – полюбопытствовал Святослав.
– Ближних любить труднее, чем дальних, – сказала Ольга.
И оставила его одного.
Глава XXVI
Вера, любовь и никакой надежды
И полетели дни, как перелетные птицы: только что были здесь, ан нетути уже – пропали бесследно, не оставив памяти о себе.
Ольга почти не выезжала из своего терема, сидела там затворницей, страдая и стыдясь своего падения. Киевская знать очень скоро отвернулась от нее, сообразив, что власть поменялась, а от прежней Ольги осталась лишь тень.
Было совершенно непонятно, чем занять себя теперь, когда времени стало так много, а дел – совсем мало. Просыпаясь, Ольга долго лежала в полумраке, пытаясь заснуть или предаваясь воспоминаниям. Этот придуманный, воображаемый мир был ей милее, чем мир настоящий, в котором предстояло провести очередной день…
И еще день… и еще… и месяц… и год…
Попытавшись занять себя рукоделием, Ольга обнаружила, что совершенно не расположена к этому занятию. Нитки на веретенах путались, иголки терялись или втыкались не туда, куда следовало, пальцы не слушались, глаза слезились от непривычного напряжения.
Не сумела Ольга найти себя и в воспитании внука. Во-первых, Малуша, памятуя обиды, старалась не доверять ей Владимира, выдумывая множество разных предлогов. Во-вторых, мальчик не вызывал у Ольги особенно теплых чувств. Это был сын ее сына, свергнувшего ее с трона. Любить его от чистого сердца не получалось. Глядя на него, Ольга вспоминала слишком много такого, что ей хотелось бы забыть.
Она корила себя за это, но ничего не могла с собой поделать. Она вообще много и часто себя корила за ошибки молодости и того, что представлялось ей молодостью теперь, в преклонном возрасте. Скольких людей она погубила за время своего правления? Сколько их приняло по ее воле страшную, мучительную смерть? Голос разума упрямо твердил, что такова была необходимость, что враги убивались во благо государства, но удастся ли прикрыться государственными интересами на Страшном суде, когда настанет смертный час? Вряд ли великая княгиня и великая грешница Ольга будет допущена в царствие небесное. Скорее всего, низвергнута будет она в пекло адское, где страх, и боль, и тоска, и скрежет зубовный.
Нет!
Сознание того, что однажды придется отвечать за все содеянное, вселяло в сердце ужас. Ольга заимела привычку много и часто креститься, шепча молитвы, в которых просила Бога помиловать ее, а Сына Божьего – замолвить за нее словечко перед отцом небесным. Книга с евангелиями постоянно находилась у Ольги под рукой, и в минуты сомнений она туда заглядывала, ища подсказки и наставления.
Она очень переменилась в своем отношении к окружающим. Исчезли жесткость и непреклонность, даже голос и взгляд Ольги смягчились. Сначала для того, чтобы угодить Господу, но потом все чаще и по велению сердца она стала проявлять милосердие, доброту, участие. Ни дня не проходило без того, чтобы Ольга не подала милостыню, не велела накормить убогого или просто не удостоила ласкового слова первого встречного. Это начало приносить ей удовольствие. Ей казалось, что, бросая деньги нищему, она как бы вручает их самому Богу, а тот благожелательно кивает откуда-то из-за облаков и говорит своим ангелам, указывая на Ольгу перстом: «Глядите, не забудьте дать ей воздаяние и в этой жизни, и в будущей. Сие есть добрая христианка и любимая дщерь моя. Нагих одевая, жаждущих напояя, странникам пристанище давая, мила она мне кротостью и щедростью своею».
