«Кажется, что дом только и ждет подходящего момента, чтобы погрузиться в самое себя и мечтать о лучших временах, наслаждаясь тем, что его никто не трогает, – писала Стелла в Бостон в одном из теперь уже редких посланий. – Жители города ждут того же. Его большие окна наводят на них священный ужас. И знаешь почему, детка? Потому что достаточно издали увидеть их, как становится ясно, что за ними может жить только человек с широкими взглядами».
Я вырос на бесчисленных фотографиях Стеллы, которые через несколько месяцев после ее кончины Глэсс выдрала из оставшихся документов и развесила по всему дому, как дешевые открытки со святыми угодниками в дешевых же рамочках. Везде, где только можно – в полутемном холле, вдоль лестничных пролетов, почти в каждой комнате, – они висят на стенах, стоят на шатких столах и хромающих комодах, теснятся на подоконниках и притолоках. Из всех портретов Стеллы мне больше всего нравится тот, с которого смотрит ее загорелое лицо с тонкими чертами, огромными, до прозрачности светлыми глазами, окруженными множеством мелких морщинок, потому что она смеется. Это единственная фотография, на которой видно, что Стелла могла быть хрупкой и ранимой. На всех остальных заметно лишь детское упрямство, переходящее в откровенный вызов. Глядя на них, создавалось впечатление, что она вышла из пламенного горна, как закаленная, едва начинающая остывать сталь.
За три дня до того, как Глэсс должна была прибыть в Визибл, широкий взгляд на мир сыграл роковую роль в судьбе моей тетушки. Она мыла окна и, сорвавшись с третьего этажа, упала на пандус у крыльца и сломала шею. Там на следующий день ее и обнаружил почтальон: она лежала на гравии, будто спящая, оперев голову на руку и слегка подогнув ноги. Позднее Глэсс обнаружила свою телеграмму, посланную с парохода, и черновик ответа, который так и не был отправлен: «Детка, жду тебя и твое потомство. С любовью, Стелла».
Смерть сестры оставила глубокую рану в душе моей матери. Она обожествляла ее даже после отъезда на континент. Их мать умерла, когда обе были еще маленькими, – «от болезни на букву „р“», как выражалась Глэсс, – а отца, как показала жизнь, куда больше интересовали высокоградусные напитки, нежели высокие материи, в том числе судьба собственных дочерей, и известие о том, что они обе отправились за океан, он воспринял с запойным безразличием. Никто не знает, что с ним стало. Когда я однажды спросил Глэсс о своем деде, она лишь отрезала, что его поглотили Соединенные Штаты – и, как она надеется, уже никогда не выплюнут обратно. Погоревав первое время, она стала рассматривать смерть сестры с практической точки зрения: ведь, как гласило ее любимое выражение, если где-то что-то убыло, значит, где-то что-то прибыло. Смерть забрала у нее Стеллу и дала взамен Терезу – это был достойный эквивалент.
Городская управа поручила местному адвокату изучить документы, оставшиеся после гибели приезжей американки, и выяснить, имеются ли у нее родственники там, откуда она прибыла. За неимением свободного времени тот направил в Визибл практикантку – молодую рыжеволосую девушку, которая, оправившись от охватившего ее поначалу шока, довольно профессионально помогла появиться на свет еще двум дополнительным родственникам. Много лет назад она и сама перебралась из своего родного городка на север, чтобы поступить учиться на юриста.
В памятную необычайно сильным морозом ночь нашего рождения Тереза, на время выполнения задания переехавшая в Визибл со своим спальным мешком, действительно нашла то, что искала. Стелла оставила завещание, в котором объявляла Глэсс единственной наследницей Визибла и всего нажитого ею имущества. Однако с позиций закона все оказалось не так просто – с учетом того, что Глэсс была несовершеннолетней иностранкой без какого-либо вида на жительство, к тому же ни слова не знавшей ни на одном языке, кроме родного английского.
Тереза взяла Глэсс под свое крыло, замолвив за нее слово перед начальством. Адвокат благоволил к самой Терезе и благодаря ее заботе проникся симпатией к Глэсс – таким образом, не без его влияния и связей определенные люди на определенных должностях закрыли на многое глаза, законодательство было истолковано несколько в ином ключе, нежели обычно, и посредством пары протекционных писем предписания тактично обошли. Глэсс разрешили остаться в стране – но это стало лишь первым шагом на долгом пути. Стелла практически не оставила никакой наличности – а именно в ней Глэсс нуждалась в первую очередь. О том, чтобы продать дом, вопрос даже не вставал – Визибл представлял собой не только наследство любимой сестры, но и единственную крышу над головой, которую она могла дать своей крошечной семье. Здесь ей вновь помогла Тереза. Связавшись с университетскими друзьями, она организовала Глэсс подработку в виде ведения объемной корреспонденции на английском и составления кратких содержаний статей из специализированных международных журналов.
За год до окончания обучения у Терезы скончался отец – много лет назад овдовевший профессор ботаники и единственный мало-мальски известный ученый, хоть и на пенсии, которого когда-либо породило это захолустье. Девушка в одночасье стала богатой, однако при этом лишилась собственного пристанища – поскольку жить в одиночестве в отцовском доме у нее не получалось, на каникулы она приезжала в Визибл и сидела со мной и Дианой, покуда Глэсс посещала языковые курсы для мигрантов, а затем пошла в вечернюю школу учиться на секретаря.
Нам, доверчивым, аки новорожденные щенята, к тому времени уже было по четыре года, и Тереза мгновенно завоевала наши сердца. Чтобы оправдать оказанное доверие, она разрушала детские зубы ежевечерним попкорном, и, забравшись под одеяло, мы таскали из потрескавшихся разноцветных тарелок клейкую сладость, пока Тереза читала нам сказки. Чаще всего она засыпала еще раньше нас, и тогда мы укрывали ее шерстяным пледом и засовывали ей в нос нераскрывшиеся зернышки. К нашей любви к Терезе примешивалась определенная доля священного трепета, страха перед рыжеволосой ведьмой из сказок, и она без труда могла нас запугать, обещая в следующий раз превратить в лягушек.
Защитив диплом, Тереза поступила на работу в адвокатскую контору. Проработав два года, она набралась достаточно опыта, чтобы открыть собственную в ближайшем городке чуть покрупнее того, где жила, – а адвокатской конторе, разумеется, нужен был секретарь. Расчет был идеальный. Мы с Дианой вскоре должны были пойти в школу, что давало Глэсс возможность работать на полставки. Чуть позже, когда мы стали достаточно самостоятельными, она перешла и на полную. После завтрака Глэсс садилась в старенький «форд», доставшийся Терезе в наследство от отца, и к ужину возвращалась, неизменно привозя с собой маленький подарок – ядовито-зеленые, липкие леденцы, тоненькую книжку с картинками или грампластинку, которая в кратчайшие сроки становилась заиграна почти до дыр.
После школы мы с Дианой разогревали себе обед, приготовленный накануне. Нам не нужны были ни помощь, ни понукания, чтобы справиться с домашними заданиями и помчаться на улицу, где мы проводили почти все без исключения свободное время – либо в зарослях сада, либо в окрестном лесу или у реки. Глэсс гордилась самостоятельностью своих детей. Поскольку она не раз внушала нам, что от ее работы зависит все наше существование, мы так и не решились сказать ей о том, что попросту боимся оставаться одни в огромном доме. Нам становилось не по себе, когда мы бродили по пустующим комнатам, сторонясь темных углов, или по бесконечно длинным, ветвящимся коридорам, вдоль высоких стен, от которых, как в колодце, при малейшем движении отскакивало эхо, раскатываясь и множась где-то в глубине Визибла. Это было невероятно мрачное, опустелое здание, и для нас не было ничего ужаснее, чем когда Глэсс предлагала нам поиграть в нем в прятки. Поначалу мы с сестрой делили на двоих комнату на первом этаже, и лишь впоследствии, научившись ценить уединение, которое предоставляли нам тишина и пустота верхних этажей, каждый из нас нашел себе угол по вкусу. Я выбрал комнату, из окон которой, насколько хватало взгляда, открывался вид на реку и городок, расположенный у подножия Замковой горы, на вершине которой стояли руины средневекового замка, чье название давным-давно кануло в Лету. Именно там я понял, что характером ничуть не похож на Стеллу – моему взгляду всегда недоставало простора.
