Чревоугодие было, по замечанию Бартоломео Фонте, пороком вездесущим.51 Типичным примером мог служить кардинал Жан Жуффруа, епископ Арраса, которого Эней живо описывает в своих мемуарах. Хотя Жуффруа «желал казаться благочестивым», он был «человеком безрассудным и развращенным». Он не мог устоять перед соблазнами стола папского двора, но огромные количества поглощаемой пищи пагубно на нем сказывались:
За обедом он приходил в ярость от малейшего замечания и швырял серебряные тарелки и хлеб в слуг, а порой даже в достойных гостей, присутствовавших за столом. В ярости он мог опрокинуть стол со всеми блюдами. Он был чревоугодником и не знал умеренности в питье. Будучи разгоряченным вином, он не мог сдерживаться.52
Хотя не все были похожими на пресловутого кардинала, пьянство и обжорство были нормой жизни для кардиналов эпохи Ренессанса. Даже после избрания папой Александр VI постоянно напивался: как замечал Бенвенуто Челлини, «это был его обычай, раз в неделю устраивать безумную попойку, после которой его сильно рвало».53 Папа Павел II ел и пил так много, что даже на самых лестных его портретах он предстает перед нами гротескно ожиревшим.
Но главным грехом папского двора была похоть. Разумеется, в этом не было ничего нового. Во время авиньонского пленения Петрарка с горечью писал о сексуальной невоздержанности кардиналов. Для него Авиньон был воплощенным примером греховности. Он писал:
Здесь старики и девы Сатане
Обязаны, резвясь, игривым ладом,
Огнем и зеркалами на стене.
[14]54Но когда папский двор вернулся в Рим, все стало еще хуже. Во дворцах поселились куртизанки, разговоры об обете целомудрия встречались с изумленным презрением. О многом говорит нам тот факт, что одной из самых популярных работ Энея была эротическая новелла55 (кроме того, его перу принадлежил весьма вольная сексуальная комедия «Хризида» (Chrysis). Своих любовниц кардиналы содержали открыто, и неизбежные сплетни более напоминали современные мыльные оперы, чем нечто подобающее Церкви. До принятия монашеского сана Эней сам стал отцом по меньшей мере двух детей, но даже он не смог удержаться от того, чтобы не осудить сексуальные наклонности печально известного кардинала Жуффруа, и его слова могут служить прекрасной иллюстрацией норм придворной жизни:
Он любил женщин и часто проводил дни и ночи в обществе куртизанок. Когда римские матроны видели его на улице – высокого, широкогрудого, с багровым лицом и волосатыми руками – они называли его венериным Ахиллесом. Куртизанка из Тиволи, которая спала с ним, сравнивала его с винным бурдюком. Флорентийская крестьянка, бывшая его любовницей, разозлившись на него по какой-то причине, дожидалась, когда кардинал, возвращаясь из курии, будет проходить мимо ее дома, а потом плевала ему на шляпу слюной и слизью, которую долго копила во рту, и называла его прелюбодеем и другими ужасными ругательствами.56
Папы тоже не чурались наслаждений плоти. У Юлия II было множество детей, и он даже не пытался тщательно скрывать этот факт. Печально известный Александр VI спал со всем, что движется. Говорили, что он занимался сексом со своей любовницей, Ваноццо деи Каттанеи, своей дочерью от нее, Лукрецией, и ее матерью, и при этом произвел на свет нескольких отпрысков.
Гомосексуальные связи также были распространены не менее (если не более), чем связи гетеросексуальные. Содомия при папском дворе превратилась в настоящую эпидемию.57 Гомосексуальность нескольких пап стала темой ряда сатирических пасквилей. О Льве X (Джованни ди Лоренцо де Медичи) Гвиччардини писал: «В начале его понтификата большинство людей считало его очень благонравным; но потом оказалось, что он весьма склонен (и с каждым днем все бесстыднее и бесстыднее) к тому роду удовольствий, которых не позволяет мне назвать скромность».58 Судя по всему, подобные удовольствия были связаны с любовью к юным мальчикам – ту же страсть разделял и Юлий II. И другие папы тоже были любителями подобных развлечений. Сикст IV дал своим кардиналам особое разрешение заниматься содомией в летние месяцы – по-видимому, чтобы самому предаваться излюбленному пороку, не страшась обвинений.59 Еще хуже был Павел II, который не только появлялся на людях нарумяненным, но еще и умер во время гомосексуального акта с мальчиком-пажом.
На заре кардинальства Энея папский двор состоял из богатых, влиятельных церковников, которые бесстыдно предавались алчности, чревоугодию и похоти. Великолепные залы их дворцов были свидетелями всех возможных грехов, что весьма пагубно сказывалось на репутации курии, особенно в глазах таких гуманистов, как Бартоломео делла Фонте, которые приезжали в Рим, чтобы заниматься своими науками и искусствами. Просвещенные литераторы писали гневные инвективы против растленных кардиналов эпохи Ренессанса. Папский двор вызывал осуждение даже простых жителей города. Несмотря на великолепие кардинальских дворцов, само слово «кардинал» стало оскорблением, свидетельством чего может служить диалог из анонимного пасквиля (разновидность римских сатирических поэм, получивших название от античной статуи, которая была обнаружена в XV в. и получила имя «Пасквино»):
Марфорио: Почему, Пасквино, ты вооружен до зубов?
Пасквино: Да потому что я чертовски зол,
Мне оскорбленье причиняет страшные мученья,
И свой кинжал смертельный я достал из ножен.
Марфорио: Но кто же оскорбил тебя, Пасквино, что за недомерок?
Пасквино: Он мерзкий плут!
Марфорио: Так что ж с того?
Пасквино: Ты глупец:
Пусть лучше кости мне переломают на колесе,
Чем я снесу подобное оскорбленье.
Марфорио: Тебя лжецом назвал он: что за стыд!
Пасквино: Обычный человек пожал плечами бы от прозвищ этих,
Простак ты, так иди своей дорогой.
Марфорио: Что же тогда? Фальшивомонетчиком? Иль симонистом?
Иль от тебя девчушка понесла?
Пасквино: Марфорио, дитя ты, и кормилица тебе нужна:
Есть оскорбленье хуже прочих всех —
Назвать мужчину «кардиналом»! Но тот,
Кто так назвал меня, повинен в смерти и сбежать не сможет.60
Но сколь бы постыдными ни считали современники обычаи папского двора, важно подчеркнуть тот факт, что совершенно иначе они относились к меценатству курии. Хотя грандиозные, богато украшенные дворцы, античные статуи и изысканные фрески были необходимы для подобающей обстановки ренессансного двора, намерения и повседневная жизнь меценатов, заказавших эти произведения искусства, выходила далеко за рамки строгих требований придворной жизни и художественного видения, заложенных Николаем V.
