Но не тут то было! Пестрой вереницей проносятся эти впечатления, делегатов гоняют, как стадо баранов, с одного конца города в другой, из дворцов и музеев — на заводы, из школ и ясель — в театры. Иногда делегаты заболевают от переутомления.
Главное, чтобы они поменьше сталкивались с действительной советской жизнью, чтобы им поменьше попадались на глаза рабочие и крестьяне, с которыми им захотелось бы поговорить. Побольше красот природы — уж тут то она, матушка, вывозит! Выходит как то так, что иностранцы совершенно забывают о том, что Кавказ и Крым существовали и до большевиков. А большевики пользуются этим и кичатся этими самыми красотами, как своими достижениями. Вот где у вас в Англии такие горы, как наш Эльбрус или Казбек? Такое синее южное море, такие целебные источники?
И выходит, что маршрут всех делегаций, приезжающих на первомайские или октябрьские торжества, почти тождественен. С. П. Игельстром признавалась мне, что она Кисловодска видеть больше не может: за три года она ездила туда с делегациями и с отдельными делегатами, вроде мистера Страчи из Лондона, — двенадцать раз.
* * *
Делегация английских горняков была, как я уже говорила, на особом положении. Она была официально прислана Советом Трейд-Юнионов и должна была соприкоснуться с советскими горняками всех видов и районов, чтобы поблагодарить их и просить о дальнейшей помощи.
Я не совсем хорошо осведомлена о тех директивах, письменных, телефонных и телеграфных, которые были даны «на места» из Москвы в Харьков, Ростов, Тифлис и пр. об организации приема нашей делегации, но должна констатировать, что в этом отношении организация у большевиков действует на ять. Повсюду нас встречали «рабочие массы», везде устраивались «импровизированные митинги», всюду из рядов рабочих выступали «сами по себе» подставные активисты и произносили «экспромтом» продиктованные и зазубренные приветствия. И, наконец, — признак величайшего благоденствия населения — везде были готовы лукулловские завтраки, обеды и ужины, банкеты с коньяками и шампанским. Когда Бернард Шоу, по дороге из Ленинграда в Москву, выбрасывал, как он сам потом об этом писал, из окна вагона продовольствие, данное ему с собой заботливыми родными еще из Англии, ему и в голову не приходило, что население Советской России, представлявшейся ему страной молочных рек и кисельных берегов, голодает в буквальном смысле этого слова. А ведь это был Бернард Шоу… Что же тогда говорить о простых неискушенных пролетариях? Однако, как это ни парадоксально, эти самые пролетарии сплошь да рядом замечают то, чего не заметил ни Бернард Шоу, ни Лаваль, ни сам Эррио. Но об этом позже.
Выехав из Харькова, мы стали колесить по Донбассу и раньше всего посетили интереснейшие соляные копи близ Артемовска, с их длинными подземными туннелями и огромными залами-храмами, с их соляными столбами и сталактитами, сверкающими мириадами разноцветных огней. Эта соляная шахта произвела на англичан неизгладимое впечатление. Потом мы были в шахтах Горловки, Кадиевки, Рутченкова и Юзовки. Из всех шахт особенно запомнилась Рутченковская, знаменитая своими крутыми угольными пластами и спусками.
В шахте
Утро. Серое осеннее донбассовское утро. Кругом степь, грязь и уныние. Даже ряды новых, построенных уже при советской власти, шахтерских домиков, не могут сгладить впечатления нищеты и покинутости. Эти домики, «коттеджи», как их гордо называют большевики, построены без всякой любви и комфорта. Мы зашли в один такой домик. В каждой из его трех комнат жило по рабочей семье. Спят, очевидно, вповалку на полу, так как никакого следа кроватей мы не заметили. В углу, вместо иконы, — портреты вождей. А на полу, около стены — лужа. Мистер Вольтон, наиболее придирчивый и пытливый из делегатов, попросил меня перевести для него несколько вопросов к стоявшему тут же шахтеру.
— Сколько у вас детей?
— Трое.
— Сколько вы получаете в неделю?
— Как когда, смотря по выработке, от 25 до 40 рублей.
— А что это за лужа у вас на полу?
— Крыша протекает. Уж мы просили рудничное управление починить, да вот так и приходится жить. Весной прямо всю комнату заливает. Товарищ, может, вы замолвите словечко там перед начальством, а то вот у жены ревматизм, все ноги распухли.
Шахтер решил, что это к нему пришли какие то важные гости. Еще бы, разве можно было в этих хорошо одетых, рослых господах заподозрить своего же брата рабочего.
— Ну, а вы довольны своей жизнью?
Этот наивный вопрос, к сожалению, так и не получил ответа. Вмешался один из наших новых сопровождающих. Он покровительственно похлопал бедного шахтера по плечу и, смеясь, заявил:
— Ну еще бы не доволен. Ведь не то, что при проклятом царском режиме было. Теперь тебе и клуб, и отпуска. Правда ведь, Гаврильченко?
Тот понурил голову.
— Да, оно конешно, но только вот жалованья маловато.
Но делегацию уже вывели и потащили на шахту. Там нас повели к кабинкам, где мы должны были переодеться в шахтерские брюки и куртку. В каждой кабинке был диванчик, ванна или душ, вешалка, чистое полотенце и кусочек мыла. Нам сказали, что это рабочая баня. Потом я узнала, что это баня специально для директора, его помощников и инженерного состава. Для рабочих существуют другие бани, грязные и холодные бараки, да и то далеко не на всех шахтах. Кажется, только 30 процентов всех шахт Донбасса имеют бани для рабочих. Тот, кто спускался в шахту и видел тяжелую работу под землей, угольную пыль, пот, копоть, тот знает, какой насущной необходимостью является для шахтера даже простая баня, не говоря уже о благоустроенной.
И вот, мы все ждем в надземном помещении шахты, пока за нами поднимется «клеть». Мы все одеты, как шахтеры, только лица и руки у нас чистые. В руках — шахтерская лампочка, которая вообще является символом горняка. Большевики заказали для всех делегатов серебряные миниатюрные шахтерские лампочки и поднесли им при отъезде на память. Одна из этих лампочек долго хранилась и у меня.
«Клеть» — это лифт, но только в самой примитивной отделке. Стенки сделаны из плохо сколоченных досок, на полу слой жидкой грязи. Спускают по восемь человек. Вот и моя очередь. Дверцы захлопываются, и с головокружительной быстротой мы летим в бездну, в ушах образуется как бы пробка. Горняки к такому быстрому спуску привыкли, и один из англичан рассказывал мне, что, когда он — это было уже очень давно — десятилетним мальчиком поступил на шахту, у них был обычай таких маленьких новичков спускать в первый раз особенно быстро. Нужно сказать, что ощущение из сильных и не из очень приятных.
Вот мы и внизу. Там уже ждут несколько русских: директор шахты, инженеры и штейгера из активистов. Подъезжает поезд с маленькими вагонетками без крыш. Обычно в них перевозят уголь. Нас усаживают в вагонетки, коногоны орут диким голосом, погоняют лошадей, и поезд уносит нас по узкоколейке куда-то в неведомую тьму. Туннели, переезды, снова туннели, наконец, поезд останавливается. Лошадки стоят понуро, и я вижу, что они… слепые. Оказывается, шахтенных лошадей никогда не выпускают на свет до самой смерти. Без солнца они слепнут…
