Казалось, этому не будет конца и запасы конфетти там, наверху, неисчерпаемы, как вдруг чей-то сильный голос принялся понукать лошадей, и calessino чуть-чуть тронулась с места.
Лиза осмелилась приоткрыть глаза и увидела, что верхом на одной из их запряжных сидит человек в белом костюме Пульчинеллы и сильными ударами хлыста принуждает их трогаться. Страшным усилием ему удалось сдвинуть карету на несколько шагов, а потом, соскочив и схватив лошадей под уздцы, втащить их в проулок.
Отвесив дамам торопливый поклон, он кинулся вновь в гущу карнавала, отыскивая свою лошадь, которую бросил, чтобы помочь попавшим в беду.
Фальконе, толчком отправив струсившего Гаэтано на козлы, помог дамам подняться. Лишь взглянув друг на друга, они залились хохотом, ибо являли собою поистине удручающее зрелище. От былой роскоши костюмов не осталось и следа: казалось, обе только что вылезли из гигантского ларя с мукой. Они хохотали, поддразнивали друг друга, но их дружеское веселье могло быть вмиг нарушено, когда б одна решилась высказать ту мысль, которая равно занимала обеих: ради которой из них воротился рыцарь Пульчинелла? Черные или серые глаза привлекли его вновь?..
Но и Лиза, и Августа о сем промолчали, потому прибыли на виллу Роза в полном согласии.
* * *
Начиная со среды бросание конфетти воспрещалось. Можно было бросать только цветы: началось гулянье с цветами. Предыдущие дни только и слышалось: «А вот конфетти!»; сегодня выкрикивают: «А вот цветы!»
Лиза с некоторым унынием оглядела скучно-белый наряд Пульчинеллы, столь не подходящий к тому благоухающему разноцветью, кое царило вокруг. Кругом цветы! Гривы лошадей были убраны цветами, гирлянды цветов фестонами тянулись по упряжи; особенно красиво выглядели розовые цветы на белых лошадях, красные и белые – на вороных запряжках. Ящики перед балконами наполнены цветами, букеты громоздились на подоконниках; и не было на Корсо ни одной маски, которая не держала бы в руках букета.
Из карет бросали цветы на балконы и в окна; оттуда бросали цветы в экипажи; два ряда карет перебрасывались цветами между собою. Почти в каждый букет была вплетена «стрела любви». Эта магическая стрела состояла из шарика, обернутого в цветную китайскую бумагу, и более всего напоминала луковицу с ее перьями, только вместо перьев оканчивалась хвостом, состоящим из множества полосок бумаги.
Накупив цветов, и Лиза с Августою тоже вступили в душистую перестрелку. Августа то и дело вскидывала руки, чтобы ловить бросаемые в нее букеты; движение это выходило у нее особенно грациозно, и Лиза была уверена, что большинство мужчин кидали ей букеты для того, чтобы посмотреть, как она их ловит.
Лиза оглянулась. Высокий пират в кружевной рубахе, с пистолетами за поясом и черной повязкой на глазу, держа одной рукой корзину, доверху полную фиалок, выхватил из нее нарядный букет, намереваясь бросить в коляску. Лиза и Августа, не сговариваясь, тотчас кинули ему по букету и только тогда поняли, что движение пирата было обманным. Он с восторгом поймал их букеты, в которые были вставлены непременные «стрелы любви», поочередно поднес каждый к губам и, отвесив шутливый поклон, смешался с толпою.
– Эдакий наглец! – вспылил Фальконе. Наряженный тоже Пульчинеллою, он чувствовал себя в белом балахоне чрезвычайно неловко и втихомолку бесился, не принимая участия в цветочной забаве, старательно уклоняясь от реющих в воздухе букетов.
– Вовсе нет! – с жаром возразила Августа, и Лиза изумленно воззрилась на подругу: она никогда не слыхала в ее голосе такой радости, такой чарующей мягкости. – Он просто получил то, что ему причиталось. Разве вы не узнали его? Это тот самый кавалер, который позавчера вывел с Корсо нашу calessino! А поблагодарить его мы смогли только сегодня.
Фальконе что-то неодобрительно проворчал, а Лиза с новым вниманием уставилась в разноцветный круговорот масок, пытаясь отыскать галантного кавалера, но увидеть пирата ей больше не удалось. Мелькнула черная курчавая голова, огненный взор, но в этот миг раздался пушечный выстрел, и все кучера принялись заворачивать кареты в ближайшие проулки. Однако Гаэтано, послушавшись протестующих воплей своих синьор, не поехал далеко, а остановился почти вплотную к Корсо, чтобы дамы могли увидеть новую забаву карнавала: corso di barberi – дикие скачки.
Пушечный выстрел был сигналом для всех экипажей покидать Корсо, и в десять минут она опустела. Потом раздались звуки рожков – и по Корсо, от Пьяцца дель Пополо к Пьяцца Венеция, пролетели, как вихрь, восемь или десять лошадей, невзнузданных, неоседланных, без седоков. Это и были barberi, дикие лошади. На спины их были нацеплены какие-то погремушки, которые звенели и кололи лошадей, доводя их этим до неистовства; только этим состоянием и объяснялась неимоверная, безумная быстрота, с которой они пролетели по Корсо.
На площади Венеции были протянуты в три ряда огромные простыни; barberi прямиком влетели в эти простыни, запутались в них, остановились и тем самым позволили накинуть на себя арканы.
Что было потом, Августа с Лизою уж не видели: начинало темнеть, и Фальконе велел кучеру поторапливаться домой.
* * *
Как и опасалась синьора Дито, портниха подвела, и третьи костюмы были готовы только к исходу карнавала. Два дня Августа с Лизою провели дома, к вящему удовольствию фрау Шмидт и сурового Фальконе, коего страшно раздражали шум и сутолока. Но молодые дамы от всех и даже друг от друга тщательно скрывали то раздражение и нетерпение, которые владели ими: все бы отдали, чтобы сейчас же очутиться на Корсо, вновь окунуться в разноцветный шум… вновь увидать жаркие черные глаза, пленившие обеих! И когда синьора Дито с помощью Гаэтано внесла на виллу Роза две огромные картонки с новыми нарядами, обе молодые дамы расцеловали ее, как освободителя, принесшего ключи от их тюрьмы.
– Вам – венецианское платье, княгиня, а вам, княжна, королевский бархат! – улыбнулась синьора Дито; Гаэтано тоже улыбнулся, довольный тем, как счастливы обе молодые дамы.
Фальконе, у которого не было иной подобающей одежды, ворча, отправился натягивать ненавистный балахон Пульчинеллы, а девушки, едва оставшись одни, наперегонки бросились к картонкам и, торопливо открыв их, замерли: наряды оказались великолепными!
Впрочем, восторг длился недолго – платья были им решительно не к лицу. Августа в наряде венецианской плясуньи смотрелась плоскогрудою, угрюмою простолюдинкою, Лиза же выглядела унылой квакершей в тяжелом бархатном платье Марии Стюарт…
– Да, – разочарованно протянула Августа, так и сяк подбирая свои жесткие черные волосы и медленно поворачиваясь перед зеркалом. – Чтобы выглядеть венецианкою, костюма явно недостаточно. Придется мне взять четыре унции золототысячника, две унции гуммиарабика и унцию твердого мыла, поставить все это на огонь, вскипятить и затем красить волосы, сидя на самом солнцепеке: ведь именно так, согласно древним рецептам, венецианки придавали своим локонам тот знаменитый золотистый цвет…
– А мне, – подхватила опечаленная Лиза, силясь уложить свои легкие русые кудри в подобие строгой прически шотландской королевы, – придется вымазать волосы сажею, чтобы хоть чуть-чуть уподобиться мадам Марии…
