Выехали тотчас после полудня, и сразу стало ясно, что сегодняшний день – праздник для великого множества людей. Еще с вечера здания были разукрашены огромными картинами, намалеванными на холсте: души в огне чистилища, адские котлы с кипящею смолою. Итальянские пекари считают, что в их ремесле многое связано с огнем, а значит, и с пеклом.
На улицах тут и там, куда ни глянь, гремели сковороды, полыхало пламя в наспех сложенных очагах. Народу было множество, и, едва добравшись в calessino до площади Святого Петра, по просьбе оживившейся Августы оставили коляску на попечение какого-то услужливого мальчишки, а сами пошли пешком.
Из толпы их окликнула Агата, которую сопровождал важный синьор Дито, приложившийся к руке княгини с таким видом, будто удостоился чести поцеловать туфлю святейшего папы римского.
Праздник шел своим чередом.
В самодельном очаге наконец разгорелся огонь. Один подмастерье тут же замешивал тесто; другой придавал ему форму, вытягивал, лепил из него кренделя и бросал в кипящий жир, шкворчавший на огромной сковородке. Эти двое были нарочно перемазаны сажею и олицетворяли собою слуг ада, чертей: ведь итальянские пекари считают, что в их профессии многое связано с огнем, а значит, и с пеклом. Еще два парня одеты в белоснежные передники; сверкающие чистотой колпаки нахлобучены поверх белых париков; они изображали ангелов. Один доставал горячие, с пылу с жару, кренделя, пончики и нанизывал на небольшой вертел, который второй ангел тут же предлагал зрителям.
Августа, по всему видно, была счастлива. Она пробилась сквозь толпу вплотную к пекарям и тоже получила благоухающий крендель, такой румяный и обжигающий, что ей пришлось перебрасывать его с ладони на ладонь, пока не остынет. Фальконе стоял рядом, глядя на нее преданным, обожающим взором; Лиза, которая замешкалась в толпе, остановилась, не сводя с них растроганных глаз.
Странный был какой-то день нынче – так брал за сердце, что слезы то и дело подкатывались к горлу. Или это весна растопила измученное сердце? Свет и тень, движение и покой беспрестанно сменялись на римских улицах, как оттенки настроения, оттенки жизни. Ветер дул из-за Тибра; и запах возделанных полей смешивался с влажностью древних каменных стен, а шум работ в садах и на виноградниках – с шумом улиц.
О, Лиза хорошо понимала эту лихорадочную веселость Августы! Быть иной в такой солнечный, звенящий смехом и песнями день просто невозможно.
Толпа стиснула Лизу со всех сторон, она уже не могла пробраться к своим, да не больно-то и пыталась: весенние ароматы кружили голову и словно бы нашептывали: «Не мешай им! Не мешай!»
Она с улыбкою отвела глаза и вдруг вздрогнула, увидав огромного пекаря с могучими плечами, который, расталкивая всех локтями, продирался к суетившимся подмастерьям. И еще прежде, чем Лиза рассмотрела его лицо, она уже знала, кто это. Верзила повернул голову, словно искал кого-то, и Лиза почувствовала себя так, словно шла по цветущей полянке, да забрела в зловонное, гибельное болото. Перед нею был Джудиче!
Что он здесь делает? Кого ищет? Неужто ее?
Лиза склонилась еще ниже, отчаянно молясь в душе, чтобы дама в шляпе не вертела так головою и не открывала то и дело Лизу взгляду Джудиче, который был так велик ростом, что людские головы не помешали бы ему, если б он захотел кого-то отыскать. Она была уверена, что Джудиче явился отомстить ей, и прилагала все усилия, чтобы неприметно выбраться из гущи народа, как вдруг заметила, что грубое лицо Джудиче просияло, его взор нацелился… на Августу и Фальконе, все еще стоявших у печи.
О боже! Да вовсе не ее искал Джудиче! Что она, самозванка, лгунья, которая даже не заслуживает риска, отмщения! Ему нужна Августа, Августа-Елизавета, истинная наследница русского престола!
Своими ручищами он раздвигал толпу, как опытный пловец – волны, и неудержимо продвигался вперед.
– Агостина! Агостина! – отчаянно закричала Лиза, подпрыгивая, чтобы лучше видеть, и уже нисколько не заботясь о том, что может быть замечена Джудиче. Однако крик ее слился с многоголосым, восторженным воплем, которым зрители приветствовали одного из пекарей: он жонглировал десятком горячих кренделей с ловкостью заправского циркача.
Казалось, никогда в жизни не испытывала Лиза такого ужаса, как сейчас, вынужденная стоять и беспомощно наблюдать, как убийца подкрадывается к жертве. Она уже не в силах была даже крикнуть: горло свело, по лицу катились слезы, она судорожно смахивала их, истово шевеля губами в последней, отчаянной молитве, заранее зная, что ничто не поможет, что вот сейчас Джудиче приблизится к Августе, сейчас выхватит нож, сейчас…
Вдруг что-то произошло. Многоглавое тело толпы испустило единый вопль ужаса. Лизе показалось, что этот крик издало ее готовое разорваться сердце. Толпа заколыхалась, рассыпалась, зрители заметались, разбегались, падали. И Джудиче бежал, петляя и отшвыривая людей со своего пути…
Как-то сразу между Лизою и очагом образовался широкий коридор; и первое, кого она увидела, была Августа, стоявшая на коленях, воздев к небу руки.
Лиза кинулась вперед, не чуя под собою ног, упала рядом с Августою, обняла, глядя в побелевшее, искаженное лицо, затормошила вне себя от радости:
– Ты жива? Агостина, ты жива!
Черные зрачки Августы расплылись во все око, глаза безумные, незрячие. Сведенные судорогой губы чуть дрогнули:
– Он убит, он убит!
Лиза смотрела, не понимая. О ком она? Что еще имеет значение, если жива она?!
Августа уставилась через ее плечо, и белое лицо ее задрожало, из глаз хлынули слезы.
Лиза боялась обернуться. Она поняла, что придется увидеть нечто страшное. Уже поняла, что увидит… Наконец заставила себя повернуться и только и могла, что схватилась за голову, словно все это был лишь безумный бред.
Там лежал Фальконе; и грудь его была разворочена страшным ударом так, что кровь била фонтаном, заливая мостовую вокруг.
* * *
Лиза вскочила и, спотыкаясь, чуть не падая, ринулась туда, где накануне видела Джудиче. Он исчез, но она чуяла его, как собака чует след загнанного зверя, чует запах его страха.
Она вылетела на площадь и закричала, заметив Джудиче, который огромными скачками приближался к широкой лестнице храма Святого Петра.
– Убийца! Убийца! – выкрикивала Лиза, бросаясь следом. – Держите его!
Джудиче, споткнувшись, свалился прямо на ступеньки и пополз по ним вверх. Толпа, преследовавшая его, замерла у подножия лестницы; вдруг отпрянула, как волна, наткнувшаяся на утес. И когда Лиза достигла ступеней и уже занесла ногу на первую, кто-то крепко схватил ее сзади; и она напрасно билась в этих тисках как безумная, напрасно молила отпустить, наказать убийцу. Чьи-то лица мелькали перед нею, беззвучно разевались рты; люди пытались что-то объяснить, но она рвалась, будто птица из силков, ничего не видя, не слыша, ничего не понимая, пока вдруг из головокружительной мути не выплыло испуганное, плачущее лицо Агаты, а рядом – нахмуренные брови синьора Дито.
