Спальня Валерьяна, где Елизавета прежде не была ни разу, оказалась в точности такой, как она ее себе представляла: захламленной, прокуренной, с крепким винным запахом, исходящим из откупоренных бутылей, стоявших на ночном столике, вдобавок пропитанная пресловутым ароматическим уксусом, пудрою и помадою для волос. Елизавета тотчас заскучала по своей прохладной, уютной светелке, где витало благоухание яблок, но деваться уже было некуда: она вошла и настороженно стала у порога.
– Входите, Лизхен! – вскричал Валерьян, лежавший в ночной рубахе на разобранной постели.
Он тотчас вскочил, бросился босиком к жене и, схватив ее руку, силком потащил к губам:
– Ну упрямица, хватит же вам дуться!
Елизавета была так поражена, что безропотно позволила провести себя по комнате и усадить, правда, не на постель, как намеревался граф, а в кресло.
Валерьян был уже изрядно пьян, а тут хватил прямо из горлышка еще. Утершись рукавом, уставился на жену блестящими глазами и смотрел так долго, что сердце ее неприятно забилось.
– Вы на меня сердитесь, Лизхен? – спросил он наконец с такими ласковыми нотками в голосе, что Елизавета второй раз решила, что слух ее обманывает.
Она недоуменно взглянула в его лицо, но встретила вместо ожидаемой издевки самую любезную улыбку.
– Конечно сердитесь, – сказал Валерьян мягким баритоном, какого она прежде никогда не слышала. – И правильно делаете! Нет мне прощения за то, как я с вами обходился. Поверьте, никто не казнит меня безжалостнее, чем я сам!
– Да господь с вами, сударь, – пробормотала вовсе растерявшаяся Елизавета, – я ведь и не в претензии…
Тут же она запрезирала себя за этот жалкий лепет прощенной служанки, но слова уже было не вернуть.
А Валерьян заметно приободрился.
– Почему же «сударь»? – спросил он с нежностью. – Разве такое обращение возможно между мужем и женою… вдобавок ночью, в спальне?
И с этими словами он разжал ее пальцы, все еще стискивавшие подсвечник, поставил его на столик, поднес ее руку к губам, но не поцеловал, а лишь погладил ею себя по щеке. Легко, едва касаясь, словно робея…
Глаза Елизаветы затуманились. В ней еще жили страхи и обиды прежних дней, но среди этой настороженности душевной она вдруг ощутила легкое дуновение покоя. Того самого, о котором напрасно мечтала столько времени. И это было так хорошо, так сладостно…
Она глядела расширенными глазами на оплывающую свечу, все глубже погружаясь в некое блаженное оцепенение, даже не замечая, что щека Валерьяна небрита и колет ее руку.
Да что случилось? У него и лицо будто бы иным сделалось. Нет, это не тот, кто унижал ее каждодневно грубостью и злобою. Это совсем другой человек!
Вдруг он быстро покрыл поцелуями ее кисть, перебрав пальцы по очереди, пощекотал губами ладонь и запястье, от чего у Елизаветы мурашки пошли по коже, а потом вскочил так внезапно, что она, решив, что все кончилось, едва смогла справиться с охватившим ее разочарованием и устыдила себя за это, и пожалела себя… Но Валерьян метнулся к столику с винами, наполнил бокал и протянул Елизавете.
– Выпей, – сказал он мягко, – прошу тебя, выпей!
Елизавета растерянно качнула головой.
– Но мне не хочется, – шепнула, недоверчиво вглядываясь в его прозрачные глаза и, к своему восторгу, видя в них все тот же ласковый свет.
Он кивнул:
– Я знаю. Но, понимаешь, мне так хочется поцеловать тебя, а я уже пил сегодня… и боюсь, что тебе будет неприятен этот запах. – Он улыбнулся, и эта неожиданная деликатность, эта виноватая улыбка заставили сердце Елизаветы глухо стукнуть где-то в горле.
Не отрываясь от его глаз, она поднесла бокал к губам и медленно выпила сладкое, терпкое вино.
Оно было вдобавок и очень крепким. Елизавета поняла это уже через мгновение, когда по телу вдруг разлился жар, а комната внезапно качнулась вправо… влево… Она так давно не пила вина!
Елизавета услышала тихий смех и не тотчас поняла, что сама смеется, пытаясь нашарить у горла завязки ночной рубахи, но не в силах отыскать их.
– Тебе жарко? – опять послышался тихий, вкрадчивый шепот, такой ласковый, что у нее задрожало сердце. – Погоди. Я помогу. – И в ту же минуту она ощутила его губы на своих губах.
Даже и потом, позже, она не могла вспомнить, каким был этот первый и последний поцелуй Валерьяна. Тогда казалось, что она пьет все то же крепкое и сладкое вино. Голова кружилась все сильней. Это был поцелуй, подобный лакомству, которое она очень любила, но которого так долго (вот уже год, со времени римского карнавала!) была лишена, а сейчас она снова и снова наслаждалась им.
Сознание затуманилось от внезапно взявшего ее в плен желания ощутить рядом мужское тело. В миг просветления почувствовала руки Валерьяна на своей обнаженной груди… Потом он повел Елизавету куда-то; потом они вместе повалились на кровать… и очарование растаяло, как снег под июльским солнцем, ибо натиск Валерьяна был груб и стремителен, как у насильника, который спешит сломить свою жертву. От нежности не осталось и следа: в любви его интересовало только собственное удовлетворение. Он насыщался яростно, с хриплой бранью, приподнявшись над Елизаветой и уставясь на нее ничего не видящими побелевшими глазами, не давая ей отвернуться и отвести взгляд, словно бы черпал новое и новое наслаждение в зрелище ее разочарования.
Господи, все это уже было. Все это уже было с нею!..
Елизавете удалось наконец повернуть голову и утереть о подушку злые слезы, как вдруг в нос с такой силою ударил запах этой несвежей, пропахшей по́том постели, что она вскинулась вся в холодном поту, еле сдерживая позыв тошноты. Вдобавок свеча, стоявшая у изголовья, осветила на подушке длинный черный волос, скрутившийся змейкой, и тут Елизавету вновь едва не вывернуло наизнанку. Так она с охотою улеглась в ту самую постель, где он блудил с Аннетою и со всеми прочими? Будто побитая собачонка, приползла к хозяину за случайной, мимолетной ласкою?!
Оттолкнув Валерьяна, опрометью кинулась к столу и принялась большими глотками пить сырую воду из умывального кувшина, чувствуя, что еще миг, и ее вырвет прямо на пол, отчаянно боясь взрыва новой ярости Валерьяна. Именно этот страх помешал ей тотчас уйти (да и как бежать по дому голой?!), а заставил вернуться к измятой постели. Она старалась дышать чуть-чуть, но запах горячей плоти все назойливее лез в ноздри. Теперь Елизавета никак не могла уйти. Ноги сделались как ватные, к тому же Валерьян держал ее за руку.
– Ну что? – Голос уже был совсем другой. Сытый и самодовольный. – Я тебя замучил?
Она слегка раздвинула губы в улыбке.
– Теперь ты поняла, что я раскаиваюсь истинно? – произнес он настойчиво, и Елизавета послушно кивнула. – Я связан с Аннетою слишком долго… Привык, да и жаль было ее прогнать. Это она научила меня пренебрегать тобою, – говорил Валерьян, уставясь на жену бесхитростными, широко открытыми глазами. – Но теперь с нею все кончено. Утром отошлю ее в Санкт-Петербург. Теперь я твой, вполне твой! – И он вновь пылко поцеловал ей руку.
