– Заведение называется «Туз». Угрюмая такая пивнуха. На входе тьма всякой рекламы, картонные фигуры персонажей, всякое такое. Но в людную ночь там можно за ночь свободно огрести десяток тысяч.
Джеймсу закрыли доступ в собственное питейное заведение.
– Все, что мне нужно, – это всего-то пропускать там вечерами по стаканчику, в напоминание персоналу, что я существую. Но тот долболоб настроил всех против меня. Предположим, я мог бы пить там не пиво, а просто спрайт. Но оказалось, это не вариант. Судья в обеспечение приговора по статье о пьяном вождении пошел на то, чтобы запретить мне туда доступ. И Долболоб не пускает меня под этим предлогом. Предъявляет запрет, говорит, что персонал подвергается опасности. Нет, ты представляешь? Честно говоря, работая в «Тузе», ты уже подвергаешь себя риску. Я лишь удивляюсь, который из моих недругов просветил Долболоба. Возможно, он якшается с моей бывшей женой. Нет, ты представляешь?
Лео понял, что стоит в этом вопросе сугубо на стороне Джеймса. Долболоб был человечком определенно подлым, а значит, врагом и самого Лео. В темноте, неразличимый на своей подушке, Лео выражал всю гамму этих чувств своим лицом.
– И вот я как могу разыгрываю частичную потерю памяти, чего, по их словам, недостаточно для ведения трезвого образа жизни. Я же сейчас вижу только две причины оставаться в живых, трезвым или нет: помогать моему мальчугану и принести в «Туз» пистолет, чтобы влепить Долболобу пулю прямо в харю.
– Гм. Этого, наверное, делать не стоит, – вымолвил Лео голосом, слегка слежавшимся от долгого молчания. – Ставит тебя перед риском самоубийства. А если не смерть, тогда тюрьма, ведь так? Ты же не сбежишь после того, как шмякнешь Долболоба? Нет. А оставлять сынишку одного на этом свете тебе нельзя. Когда-нибудь ты, так или иначе, это сделаешь. Но раньше времени не надо. – Звучало несколько авторитарно, а Лео хотелось, чтобы Джеймс знал, что он говорит на основе опыта. – Мне это известно, – добавил он. – Я сам сирота.
Звучало, пожалуй, несколько самонадеянно. В данном контексте он не использовал это слово еще никогда. Ему было двадцать один, когда это случилось: пожар, из которого он выбрался, а вот родители нет.
В ответ пауза в черно-синем сумраке комнаты: Джеймс усваивал сказанное.
– Да, я знаю. Калеба мне оставлять нельзя, – сказал он и вздохнул, смешав выдох с ругательством. Печаль придавала вздоху дополнительный вес. – Умишка у моего мальчугана поменьше, чем у меня, но сердце у него лучше. Добрее. Насчет Долболоба мне сейчас лучше забыть; пускай забирает тот вонючий кабак. Банкротство в списке моих невзгод занимает отнюдь не первое место. Я знаю, что мне полагается делать. Но не могу удержаться от выдумывания способов, что мне такое учудить, чтобы Долболобу стало хреново. Я даже временами задумываюсь, не в этом ли моя высшая мотивация – в неотступном чувстве мщения этому мерзавцу?
– Тебе, конечно, дали отлуп?
– Верно, дали, – согласился Джеймс. – Мне бы впору уподобиться Зенону Китийскому. Слыхал про такого? Основоположник стоицизма. «Эмоции страсти есть результат ошибок в суждениях». Это из него. Да, стоит мне освободиться от тех эмоций страсти, и ошибки в суждениях попросту отпадут сами собой.
Не было ли в этом некой противоречивости? Лео часто ловил себя на таких раздумьях. И все же, как бы оно ни было, слышать о житейских штормах этого человека было некоторым утешением. По сравнению с Джеймсом, положение Лео было вовсе не таким бедственным. Да, у него ломкая психика, на карьеру ему всегда было наплевать, а по жизни он плыл избалованным неудачником. Падким на алкоголь и «травку». Да еще дающим волю своему бурному воображению (чего только стоят те паттерны и смыслы, что виделись ему там, где на самом деле серел лишь обыденный мир, тусклый и сложный для всех мелких грешников). Он был растерян, и растерян глубоко. Но растерянность чем-то связана со смирением, разве нет? А смиренность, говорят, черта положительная. Так что сейчас в темноте он лежал слегка приободренный. Крэк? Статья за преследование подруги? Банкротство? Похоже, он, Лео, затормозил отнюдь не у самого края обрыва.
Наутро, перед завтраком, Лео следом за Джеймсом отправился в подобие рекреации посередине мужского крыла. Джеймс объяснил, что по утрам вновь прибывший проводит среди своих товарищей по излечению направляемую медитацию. Эта процедура входила в общую дневную рутину – накрывание на столы/библиотека/кухня/медитация/подметание внутреннего дворика. Рядом прописывались имена дежурных. Лео туда еще не вставили. Люди сидели на стульях и на полу. «Нельзя только ложиться», – сказал Джеймс. Кое-кто из присутствующих эти правила бесцеремонно нарушал, сонно развалившись на углах диванов. У большинства глаза были заспанные, кое у кого и вовсе закрыты. Один показушник сидел в позе лотоса. Вел медитацию мужчина в шлепанцах, с коком, как у дикой птицы. К своим обязанностям он относился серьезно, вещая голосом Гаррисона Кейллора
[35]. Своих слушателей он вел лесистой тропой вдоль тихого берега.
– Вот вода тихо лижет замусоренный берег, сосновые ветви нежно колышутся на утреннем ветерке, – говорил он. Но уже через несколько минут, поистратив запас медитативной образности, он вывел своих спутников на опушку у берега, где на воде их, оказывается, ждал навороченный катер. – «Эллисон Экс-Би 21 Басспро», – набирая обороты, зачастил он. – С суперской гидравликой, джипиэсом на приборной доске, двумя зарядниками, откачкой «Лайвуэлл», откидными консолями, свинговым трейлерным языком, со светодиодами, дисковыми тормозами, масляными втулками, движком «минн-кота про-80» и сдвоенными стеллажами для хранения удилищ. И мы на нем – джжжж!
Было занятно представлять себе все эти навороты. После катерной медитации Лео пошел за Джеймсом в курильню, где пьедесталом возвышалась урна-пепельница, установленная, согласно уложению штата, строго в десяти метрах от помещения. Рядом с пепельницей торчал двухметровый бетонный столб с грязным металлическим кругом возле верхушки. Назначение этого сооружения было для Лео полной загадкой. Что это, камера слежения? Фаллос циклопа?
Джеймс вставил в угол рта женоподобную ментоловую сигаретку, после чего приобнял рукой столб и нажал скрытую с той стороны кнопку. Через несколько секунд грязный металлический круг затлел огненно-оранжевым. Джеймс поднес сигарету к тлеющей поверхности и дымнул.
Это был электрический прикуриватель вроде тех, что в машинах под приборной доской. Безусловно, газовые зажигалки в «Дрожащих соснах» были непозволительной контрабандой. Безусловно, ставка здесь делалась и на препятствование табакокурению, с принуждением курильщиков обнимать бетонный столб, а прикуривая, подсовываться сигаретами к огнедышащему анусу. Но Джеймсу это было абсолютно поровну, отчего Лео проникся к нему уважением еще большим.
– Ой, извини. Ты, наверное, тоже хочешь? – протянул он Лео открытую пачку.
– Не-а, спасибо, – сказал Лео. Дымок от сигареты Джеймса казался грязновато-серым.
