– Гэбриэл? Да ну, не знаю. Он на меня тогда обозлился.
– Я с ним разговаривала. Он говорит, запросто.
Лео кивнул: ладно.
– Ну а для меня в этом контракте что? – спросил он со вздохом.
– «За это, в свою очередь, мои сестры не станут заставлять меня вернуться в «Дрожащие сосны» или другой какой восстановительный стационар…»
– …или дурку.
– «…или дурку. Хотя само собой, если я опять двинусь умом или не смогу без бухла и наркоты, то моя сестра Дэйзи больше не сможет представлять мои интересы, а без ее защиты и поддержки мне наступят кранты». Потому что Розмари двумя руками за то, чтобы мы отправили тебя в серьезную психиатрическую клининку на востоке страны.
– Погоди. Это тоже, что ли, часть контракта?
– Это можешь не записывать, – разрешила сестра. – Но мои слова, братец, до тебя, надеюсь, дошли? Это последнее тебе послабление.
Слова до Лео действительно дошли. С точки зрения его сестры он, судя по всему, отирался на развилке между эксцентричным бродягой и больным на голову неудачником. Ну а Дэйзи всего лишь стремилась воззвать к нему с дороги, которую для него избрала.
Исходя из этого Лео сразу смекнул, что должен признать хотя бы тот факт, что кое в чем его прежние воззрения были ошибочны – в частности то, что и Мэрилин, и «Новый день», и провидцы конца света всем своим скопом направленно действовали против него из-за его величия. Он понимал, что все это нонсенс, бредятина; скверный генетический код, требующий внимания профильных специалистов.
Но понимал он и то, что существует не подлежащая огласке часть, именуемая «и все-таки». И все-таки вырисовывается, что он был прав во многом; что в самом деле вынашивается жуткий план собрать и коммерциализовать всю существующую в мире информацию, подмяв этот мир под себя; что «Синеко» – воплощение зла и в самом деле находится в сговоре с другими плохими парнями, включая его, Лео, старого дружка Марка Деверо; что не все предприятия и учреждения представляют собой то, за что себя выдают, и это можно сказать о многих.
Лео хотелось, чтобы его сестра видела: он понимает, что ему на пользу освобождение от сполохов ментального проникновения и смычки со всем и вся; от шалой эйфории и бездумной уверенности. Он в самом деле был этому рад и не хотел к тому возврата. Оказывается, незамысловатый старый мир был устроен достаточно многослойно. Возвратить же Лео хотел одно – ту девушку. Но когда представил себе потуги убедить Дэйзи о роли в происходящем Лолы, то понял: кончится тем, что сестра скажет что-нибудь вроде: «Я верю, Лео, что в это веришь ты».
Нет, благополучней не тревожить сестру; не волновать ее больше, чем она и без того уже обоснованно взволнована насчет его вменяемости и способности ориентироваться. Порция у нее на тарелке и без того уже с гору. Как и у всех. Куда ни глянь, всюду прогибаются тарелки. Между тем он был убежден, что Лола – не мираж, что она существует на самом деле. Он помнил, как прикладывал руку к ее груди; как мало места она занимала на водительском сиденье и на матрасе. И как с нее тогда спало одеяло, обнажив подбородок, шею и впадинки ключиц, подъем и опадание груди при дыхании, когда то прорисовываются, то исчезают ребра. Ту ее записку он при себе оставил. Оставил и резинку для волос, забытую Лолой на белой глыбе умывальника. А чтобы не потерять, надел ее на запястье.
Контракт он тоже подписал. Обратный билет Дэйзи забронировала на послепослезавтра. Пока, сказала, поживет здесь и поглядит, осталось ли в Лео то, что она считает основным набором жизненных навыков.
Будила его Дэйзи в семь утра; затем прогулка, легкий завтрак. Для Лео она расписала и прикрепила магнитиками к холодильнику распорядок дня (рядом, на видном месте, пришпиленный контракт): «Прогулка. Завтрак. Лекарства. Собрания/встречи. Поиск работы. Приборка домины (и на что он тебе, такой здоровенный, сдался?). Прогулка. Ужин. Сон».
За братом Дэйзи присматривала плотно и вела себя начальственно. Но самодуркой не была. Лео нравилось, что она здесь, рядом, а ему дозволяется кое в чем ей перечить.
– Вот возьму и не пойду гулять с такими, как у тебя, дурацкими розовыми гирьками. Что я, обязан?
А она ему:
– Ну иди без гирек. А нагрузочкой тебе будет уборка твоего домины. Тоже мне богатенький Ричи
[81].
Остроумно. Хотя на дворец Ричи его дом вовсе не походил. Сестра намекала, что для одного он слишком велик. Но он же не виноват, что успел его купить еще до того, когда этот район стал обжитым и престижным.
Дэйзи свозила его на первый сеанс с Элис Уотерс, оказавшейся абсолютно несволочной соцработницей в синих очках, с легким налетом буддизма. Назавтра она отвезла его и к Лэрри Дэвису – старому хиппану-бородачу, который дотошно, не щадя время ни свое, ни клиента, разъяснил фармакологию и инструкцию по применению медикамента под названием ламотриджин
[82]. Лео он дал свои номера телефонов – домашнего и мобильного, предложив воспользоваться ими, если вдруг что пойдет не так.
Отвозить брата на первую встречу с анонимными алкоголиками Дэйзи не пришлось: общество располагалось всего в паре кварталов от дома Лео, в угрюмом строении все еще не облагороженной части района. «Обетования» – гласила яркая надпись на облупленной штукатурке фасада. Возникала ассоциация с каким-нибудь евангельским пристанищем, или же надпись служила барьером от темнокожих или от тех белых, что захаживают в черные бары. Знакомясь с отпечатанной на ксероксе повесткой встречи, Лео уяснил, что «Обетования» являются противоположностью бару – а именно, клубом трезвости – и общие пристрастия и сетования, сводящие меж собою людей, обсуждаются здесь донельзя непринужденно. Это были не ухоженные «Дрожащие сосны». В полуподвальном помещении теснились складные облезлые столы из ДСП, на которых из вазончиков торчали пакетики кофе с молоком. Публика здесь тусовалась самая разношерстная из той, какая только встречается в Портленде.
После первого собрания Лео за стаканчиком жидковатого кофе присел с Леном – седовласым электриком, вызвавшимся быть его опекуном. Лен сказал, что от Лео на милю чувствуется напряженность, а надо, наоборот, «душу выпустить, а Бога впустить». Редкостно банальный совет. От белого шума и то больше толку. Надо, пожалуй, завести другого опекуна. Вот бы как-то исхитриться и вызволить из «Сосен» Джеймса. Лен сказал, что на собраниях надо пробовать делиться какими-то своими мыслями – если не на собрании, то хотя бы после, наедине с кем-нибудь; высказать, через что ты сейчас проходишь.
– Нужно полагаться на то, что в зале для тебя есть что-то новое, – сказал Лен, вытягивая из пачки сигарету. – Что-то, способное обернуться тебе на пользу. Что ты вроде как не первый, кто через эту хренотень проходит.
Лео пытался взять это на заметку. Но как бы цветисто и чудно ни звучали здешние истории, сколь реальным ни выглядело страдание, вся непруха этих людей глубоко отличалось от его. Говорят, на медицинском языке эта форма неприятия звучит как «терминальная уникальность». Сама эта фраза подразумевала какую-то двойственность. Непреложным было одно: некая глобальная сеть подослала к нему ту красивую девушку, чтобы втянуть его в контрзаговор мирового масштаба. И та девушка попросила Лео выдать компромат на его старого друга, а когда он отказал, то в ту же ночь ушла и растворилась, разбив ему сердце. Попробуй-ка высказать на собрании такое.
