В тот вечер Лео выжал один за другим все двадцать лимонов и вымочил в их соку листы разносортной бумаги. Процедура была не нова: нечто подобное он когда-то проделывал в «Новом дне». Там он давал детям, взяв кисточки, рисовать лимонным соком на большом рулоне белой оберточной бумаги. Когда лимонный сок полностью высох, изрисованный рулон Лео снова свернул, вынес на игровую площадку и расстелил в ярком солнечном углу. В считаные минуты солнечный свет проявил на длинном свитке все, что душе угодно: индюшек-петушков, сердечки, угловатых динозавриков и корявые словеса с ошибками в полрулона шириной. Дети пришли в такой восторг, что площадку сотряс неуемный вой.
Здесь процесс был более деликатным. Но через несколько часов экспериментирования с сортами бумаги, длиной смачивания и временем высыхания желаемого результата Лео добился. Затем пришлось поразмыслить, как отрегулировать силу оттиска на электрической печатной машинке, которую Лео однажды купил на блошином рынке. Для этого он надлежащим образом подогнал головку. Затем одну из своих «лимонных» бумажек, засунутых меж двумя белыми листами, он зарядил в машинный валик и принялся печатать письмо Лоле Монтес.
Лос-Анджелес
Лейла ехала в центр, на ужин с Роксаной в ее офисе. При этом опаздывала: 405-я магистраль была запружена. Сзади, как приклеенный, чуть ли не от самого Бальбоа тащился белый фургон со слоганом «Сантехника Стэна: смотрим вглубь!» по всему борту. Может, это фургон так выводит ее из себя? Или то, что она решила просить Роксану о помощи?
От Роксаны все еще веяло холодком из-за того, что Лейла так и не объяснила ей свою двухдневную задержку на пути домой. Старшие сестры обожают, когда их насчет всего держат в курсе. Лейла же выкладывать Роксане все подчистую не хотела: там, где Дилан корчил из себя скептика, Роксана пускала колкости. К тому же Лейла все никак не могла застать сестру наедине. Жила Роксана отдельно, в перестроенном бунгало Эко-парка. Перемещалась в основном из дома в офис или куда там еще по службе, но неизменно в сопровождении ассистента по инвалидности, теперь уже старого поляка по имени Эдди, что состоял при ней вот уже семнадцать лет.
Роксана была фокомеликом. То есть родилась с синдромом фокомелии – появилась на свет без рук. Первые годы жизни, в Иране, она была живой карикатурой. Уберите у младенца ручки, и то, что останется, будет забавно напоминать рыбешку – забавно настолько, что подруги Мариам постепенно начали ее сторониться: в основном из печали, а втайне от неприязни к ее уродцу-дочери. На Востоке базар – аналог школьного двора для взрослых женщин, и вот уже с Мариам перестали водиться; она в одиночестве покупала финики, специи, пила в чайной чай.
Когда Меджнуны перебрались в Америку, жить стало легче. Здесь для Роксаны существовали программы, можно было рассчитывать на помощь. Иранские беженцы из среды интеллигенции встретили их приветливо. Сайрус получил степень в сфере образования, а Меджнуны встретили людей, которые с охотой помогали находящейся в беженстве семье. Стали назначаться гранты, даваться займы, в том числе под оборудование жилья; были и иные пожертвования и компенсации – все это ненавязчиво, по-доброму, иной раз даже непонятно откуда.
Ну а когда все отчетливей стали проявляться удивительные способности Роксаны в области лингвистики и вычислений, те, кто помогал семье Меджнунов, почувствовали себя отмщенными, и энтузиазм в помощи стал лишь возрастать. Круг благотворителей ширился. Теперь Роксана слыла уже не ходячей карикатурой, а юным дарованием. Появилось множество стипендий для безрукой девочки, что в свои одиннадцать научилась свободно говорить на оджибва
[84], освоив его всего лишь по документальному сериалу «Пи-Би-Эс». Пошли даже звонки с телевидения и из журналов с предложениями сделать передачу, опубликовать очерк, на что Мариам и Сайрус отвечали: «Очерк и передача – пожалуйста, но только, извините, без фотографий». Последнее, судя по всему, отбило у ньюсмейкеров охоту: звонки прекратились.
До своих семи лет Лейла как-то даже и не замечала, что у ее сестренки нет рук. Но как-то раз в ближней кондитерской Роксана, стоя чибисом на одной ноге, пальцами другой стала пересчитывать на прилавке сдачу. Это заметил какой-то мальчуган и звонким голосом воскликнул: «Па, глянь! Во стрём!» Стоящий рядом отец тут же одернул сына, и в эту секунду Лейла поняла, что безрукость Роксаны, оказывается, у кого-то вызывает неприязнь. Что за это над тобой могут надсмехаться, дразнить. Дома у нее было четыре набивных единорога и множество кукол, все из них с ручками. И тогда Лейла яростно сверкнула на того мальчишку глазами, а когда пришла домой, то всем своим куклам поотрывала руки.
Все вытаращенные взгляды, охи и ахи в свой адрес Роксана сносила со стоической твердостью; игнорировала и ограничения, которые ей вроде как вменялись по инвалидности. В восемнадцать, на своих первых курсах программирования, она заявила, что собирается стать врачом. Сказать «у тебя же нет рук» ни у кого язык не поворачивался, так что она несколько лет штурмовала подступы к этому поприщу. Оказалось, что на этом пути проблему составляла даже не инвалидность, а скорее нехватка опыта межличностного общения. И когда от медицинской карьеры пришлось отказаться («Ты ж не можешь лечить руками», – все-таки брякнул на каком-то семейном застолье Дилан), Роксана переключилась на научную генетику, а затем на исследовательскую онкологию. Во всех этих лабораториях и на факультетах она, как правило, была на десяток лет младше своих самых близких по возрасту коллег. С онкологии Роксана перешла на какие-то смешанные математическо-лингвистические исследования, от одних формулировок которых у Лейлы ум заходил за разум. Последний раз, когда она посещала Роксану на работе, та числилась в каком-то благодушно-флегматичном исследовательском центре, расположенном в Пасадине (помнится, по залам с офисными закутками там неприкаянно слонялся лабрадор, а в холодильнике рекреации лежал пакет с надписью: «Я сэндвич Джима. Если ты не Джим, не ешь меня»).
Теперь у Роксаны была новая работа – судя по названию организации, какой-то режимный объект (по словам сестры, что-то связанное с астрономией). На поверку оказалось, что расположен он в бетонной громаде без окон, которую видно уже издали, а вот подъездного пути к ней нет. Казалось бы, вот она, как на ладони, но отделяют-то ее четыре полосы движения: чтобы подрулить, требуется сноровка как минимум летчика-испытателя. Лейла сделала утомительный круг по кольцевой петле и лишь со второго раза сподобилась повернуть где надо. Заодно этот маневр позволил отвязаться от «Сантехники Стэна», что само по себе облегчение. Припарковалась Лейла у бетонной опоры в густой тени днища автострады с немолчным гудением наверху. Десять минут ушло на то, чтобы найти вход в циклопический зиккурат. Лейла дважды прошла мимо, прежде чем заметила на неприметной двери такую же малозаметную табличку: «Комплекс расширенного астрального наблюдения округа Лос-Анджелес. Объект охраняется. Персоналу удостоверения иметь при себе постоянно».
Дожидаться Роксану Лейла пристроилась у стойки регистрации. В вестибюле стояла всего одна деревянная скамейка. Ничего более – ни журналов, ни пальмы в горшке, ни даже корзины для мусора. Лейла села на скамейку, ощущая на коленях отрадный вес белого пакета из кулинарии: салат с цыпленком, сэндвичи и маринованные патиссоны, Роксанины любимые. В пустынном вестибюле было тихо – настолько, что ухо уловило гидравлическое шипение офисного стула, который подрегулировала под собой администратор.
