– Кажется странным звать его «оно», когда вы так потрудились, чтобы заставить его звучать по-человечески.
– Интересная мысль. Но ты же не называешь свою стиральную машинку «он»?
– Я не разговариваю со своей стиральной машинкой.
– Когда-нибудь заговоришь.
– Но не о фильме «В джазе только девушки». Или о новой книге Джонатана Франзена.
Похоже, ее он тоже не читал.
– Не вижу причин, почему бы и нет, – ответил он, громко втянув напиток.
– Почему у меня должно быть желание разговаривать со стиральной машинкой о кино и литературе?
Он улыбнулся. Или, может быть, это вышли пузырьки газа.
– Потому что у тебя будет возможность.
– Ой, пожалуйста. Только не надо вот этого. В будущем я смогу разговаривать с тостером. И с холодильником. И с посудомоечной машиной. И с долбаным центральным отоплением. Холодильник расскажет мне, что я смогу приготовить на ужин исходя из того, что у него внутри. Тостер посоветует, что посмотреть по телику. А если я буду не в настроении, они смогут просто посплетничать друг с другом.
Чтоб меня. Про технику вышло грубо.
Ральф выглядит довольным (для Ральфа).
– Все это станет технически возможно, да.
– Но зачем мне разговаривать с гребаным тостером?
– Ты будешь разговаривать не с тостером. Это будет тот же ИИ, контролирующий всю технику. И твою машину по пути на работу.
– Проклятье! Всегда мечтала услышать, как посудомоечная машина обсуждает с холодильником ситуацию в Сирии.
– А почему бы и нет. Просто скажи им, кто на чьей стороне и как долго ты хотела бы их слушать.
– Боже, Ральф. В твоих устах это звучит, словно… Я не знаю. Все можно будет решить или что-то в этом духе.
Ральф засветился от радости:
– Ага.
У меня опасный настрой.
– А что произойдет, когда ИИ станет умнее нас? Он не будет счастлив, просто поджаривая хлеб и присматривая за молоком. Он просто ловко ускользнет за пределы Хангер-Лейн.
– Счастье – это человеческое понятие. Ты можешь так же спросить, счастлив ли твой ноутбук. Это бессмысленно.
– Но когда они станут сверхумными, Ральф. Когда они смогут делать что-нибудь самостоятельно.
– Они уже могут! Ты разговариваешь с таким каждый день. Но это не значит, что он чего-нибудь хочет. Все, что он делает, – это выполняет задания.
– Но он шутит.
– В него загружено много шуток.
– Это не похоже на старые шутки. Он не просто повторяет избитые фразы Сайнфелда или еще кого-нибудь. Его шутки – я не знаю – свежие.
Ральф скорчил гримасу.
– Думаешь, ему стоит заняться стендапом?
Я ничего не могу поделать. Я просто смеюсь.
– Где все, черт возьми, Ральф? Думаю, тебе стоит купить мне чего-нибудь еще.
И тогда происходит очень странная вещь. Целых две.
На айпад Ральфа и на мой мобильный одновременно приходят уведомления. В тот же миг перед нами появляется официантка с подносом, на котором стоят бутылка шампанского в ведерке со льдом и два бокала.
– Молодые люди, это для вас. Подарок от некоего… Юрия.
Мы с Ральфом обменялись взглядами, говорящими «что за черт?».
Но загадка разрешается, когда мы читаем наши сообщения. Они от личного секретаря Юрия. Похоже, наш босс так и не вышел из аэропорта в Хитроу, так как должен был лететь сразу во Франкфурт на ужин с инвесторами. Он шлет нам искренние извинения и уже оплатил 150 фунтов в бар за нас, чтобы мы «развлекались, как положено». (Это шутка, я полагаю.)
Однако Ральф озадачился.
– Откуда вы узнали, для кого это? – спрашивает он у официантки.
– Парень в черном. С привлекательной женщиной тоже в черном.
– Но бар заполнен на три четверти, – возразила я.
– Они сидят на диване Филиппа Старка, – отвечает она. – Под зеркалом напротив картины Тамары Лемпицки.
Мы с Ральфом немного ошарашены.
– Откуда его секретарь может знать об этом?
– Мне пора, ребята. Наслаждайтесь.
– Я правда не пью алкоголь, – говорит Ральф. Но мы чокнулись, и он заставил себя немного выпить, а я могла бы сказать, что пузырьки вышли у него через нос, потому что у Ральфа заслезились глаза.
– Не думаю, что Стиив придет, – пробормотал он. – В смысле, Стиииииииив.
И он улыбнулся. Немного по-обезьяньи.
Черт бы меня побрал. Mirabile dictu
[8], как говорится в напыщенных романах. Он превращается прямо-таки в Оскара Уайльда.
Для того кто не пьет, Ральф начал заливать в себя, как профи. На половине второй бутылки он уже разглагольствовал о нейронных сетях и рекурсивных кортикальных иерархиях, оставив меня где-то далеко позади. Но здесь хорошо даже просто сидеть, чувствуя легкое опьянение, в полумраке среди хипстеров Шордича и модных компьютерных гениев, никто из которых не скажет «мы имеем то, что имеем», многозначительно скривив губы. И после нескольких бокалов Ральф вовсе не дурен собой, хотя его внешность может быть странным образом описана как нечто среднее между байроническим и идиотическим.
– Ральф, – произношу я. Несколько громче, чем намеревалась.
Он слегка опешил.
– Ральф. Хватит этой технической болтовни. Ты меня оставил где-то в некрофильном чем-то-там…
– Нейроморфных чипах.
– Расскажи мне о себе.
– Что ж. Хорошо. Что ты хочешь узнать.
Честно?
Ничего.
Но раз уж мы здесь – и имеем то, что имеем! – и шампанское идет хорошо, я выпалила:
– Ты женат?
К вопросу о сказанном не вовремя. Ральф лишь наполовину проглотил вино, когда я выдала этот перл. И произошло что-то вроде взрыва. Шампанское частично вышло через нос. Люди обернулись посмотреть.
– Боже, прости. Я на тебя попал?
(Да, он попал.)
Мы вытерли почти весь бардак салфеткой из ведерка со льдом. И нет, он не женат. Даже не «почти что». Однако была одна девушка, Элейн, с которой он встречался несколько лет. Когда Ральф произносит ее имя, его голос срывается.
– Что произошло?
Она бросила его. Ставлю что угодно.
Он сглатывает подобравшийся к горлу комок.
– Она умерла.
– Вот, черт. Ральф, мне жаль.
– Не стоит. В смысле, да, конечно. Ну, ты не виновата.
