– Как это случилось?
Долгая пауза. Ральф часто моргает, и на мгновение мне кажется, что он разрыдается. Наконец, он говорит:
– Может, закажем еще одну бутылку?
Автомобильная авария. Кровоизлияние в мозг. Потом что-то еще, никто не знает, что можно было сделать. Двадцать девять лет. Какого черта!
После Элейн была пара девушек, но ничего серьезного. Теперь Ральф избегает отношений, думаю, здесь подойдет технический термин «затяжное». Потом он спрашивает обо мне, и, так как я тоже опьянела, я рассказываю о Мэтте. Как мы встретились однажды в баре, похожем на этот. Мы оба ненадолго заскочили на прощальную вечеринку коллеги, чтобы немного выпить и уйти домой. Однако, в одиннадцать, когда персонал начал поднимать стулья на столы, мы все еще сидели там. «У меня дома бутылка очень хорошего мальтийского виски», – сказал он. «Обычно я не делаю этого до третьего свидания», – сказала я позже на той же неделе.
Я не стала пересказывать Ральфу наш отстойный разговор. Но рассказала ему, как переплелись наши жизни: праздники, вечеринки, свадьбы друзей, Рождество с нашими родителями – мы оба были слишком заняты каждый своей карьерой, но каким-то образом прожили вместе пару лет, и я полагала, что это все к чему-то ведет. Я рассказала, чем все закончилось.
Но не о том, как от меня избавились за ненадобностью: вы замечательно трудились, но нам придется отказаться от ваших услуг.
Не о том, что мы имеем то, что имеем.
– Он встретил другую, – сказала я. – Старая песня.
В какой-то момент рассказа кто-то – возможно, он, возможно, я – заказал еще шампанского, и я обнаружила, что говорю:
– Однажды мы даже обсуждали, что, когда он станет партнером в фирме, мы сможем позволить себе большой дом в Клэпхеме, в тот день мы могли завести ребенка. Черт, что за насмешка!
У Ральфа изменилось выражение лица, появилась глуповатая гримаса, означающая «что за дерьмовый мир», и я поняла, что плачу.
– Не в ребенке дело, – попыталась я объяснить между всхлипываниями. – А в полной безысходности.
На самом деле я и Ральфа включила в это утверждение, но он не мог выдержать женских слез. Он в смущении сжал ладони между коленями.
– Черт, Ральф. Помнишь, девушки плачут, да? Это просто слезы. Это ничего не значит. Неужели Элейн никогда не проронила ни одной чертовой слезинки?
Кажется, была еще одна бутылка, не могу сказать точно. Появились вьетнамские роллы с креветками и овощами. Наверное, кто-то подумал, что этим двум клоунам нужно что-то съесть. Остаток вечера пролетел чередой резко сменяющихся картинок.
Ральф разглагольствовал об иллюзии свободной воли: о том, что мы лишь думаем, что сами решаем встать с кровати по утрам, когда на самом деле это наше тело встает с кровати и информирует об этом мозг, который долей секунды позже «решает» сделать то, что только что произошло, но кажется, что это происходит одновременно. (Спросите его сами, если хотите узнать подробности.)
Я извиняюсь за слезы. Пытаюсь пошутить: анекдот про Фрэнка, выбежавшего из задней двери, если вы знаете. Рассказываю его целую вечность. При этом я совсем забыла концовку. И испортила его полностью.
Ральф рассказывает анекдот компьютерщиков про робота, который собрался в бар. Это настолько не смешно, что даже забавно.
А затем Ральф стал странного цвета. Вообще-то он стал бесцветным. Бледнее обычного бледного, если такое возможно.
– Мне срочно нужно домой, – сказал он. – Ну, ты понимаешь. До того как…
Ему не нужно было заканчивать предложение.
Затем тошнотворная поездка в такси по западному Лондону, остановка на полпути, чтобы Ральфа вырвало на тротуар – ложная тревога, – водитель, похоже, святой, раз повез нас дальше. Наконец мы добрались до высотки, где живут детишки банкиров и молодые компьютерщики. Здесь я уже готова пожелать ему доброй ночи, но он завалился на клумбу и попросил помочь ему подняться на четырнадцатый этаж.
Его квартира именно такая, какой я ее себе представляла. Безликая оболочка, захламленная ноутбуками, жесткими дисками, экранами и коробками из-под пиццы. На полке стоит единственное фото. Элейн.
Ральф несется в ванную. Я слышу звук льющейся воды. Падаю на диван и закрываю глаза, потому что комната кружится перед ними.
Когда я снова открываю глаза, то мне холодно, темно и… Вот дерьмо, уже четыре часа утра и ужасно холодно. Наверное, отопление отключилось. Я иду в темную спальню на звук храпа. Я уже слишком далеко зашла, чтобы беспокоиться. Я стаскиваю с себя черное платье, откидываю одеяло и падаю на кровать.
У юного Абеляра
[9] вырывается стон.
– Спи, Ральф. Я не собираюсь заниматься с тобой сексом. Я просто в твоей кровати.
На мое бедро легла рука, и я скинула ее.
– Ральф. Расслабься. Спи.
– Шпать, – пробубнил он. – Хорошая идея.
Надолго воцаряется тишина. Где-то в городе слышен звук сирены. Где-то в эту самую ночь Мэтт и Арабелла Педрик лежат вместе. Сегодня суббота. У меня нет планов на выходной день.
– Джен.
– Да, Ральф.
– Ты спишь?
– Угу, я, угу.
– Я хотел извиниться. Я правда не пью.
– Я поняла. Не бери в голову.
– Спасибо.
Снова воцаряется тишина. Перед глазами мелькают сцены этого нелепого вечера. Ральф, становящийся бледным, как мрамор. Ральф, падающий на клумбу, как сломанная марионетка. Чье-то дыхание замедляется. Мое или его?
– Джен, можно тебя кое о чем попросить?
– Хорошо. Только быстро.
– Ты можешь меня поцеловать?
– Что?
– Это поможет мне уснуть. Честно.
– Ральф…
– Я не шучу. Это действует подсознательно. Словно сигнал, что все в порядке, можно выключаться.
– Чтоб тебя, Ральф.
– Только это. Больше ничего.
– Не будь смешным. Спокойной ночи.
Тишина. Звук дыхания. Я начала засыпать, как в голове всплыл разговор с официанткой. Парень в черном? С привлекательной женщиной тоже в черном? Сидящие на диване Филиппа Старка? Под зеркалом напротив картины Тамары де Лемпицки?
Откуда секретарь Юрия узнала обо всем этом?
– Джен?
– Что?
Он шепчет:
– Пожалуйста.
– Боже! Это твоя тактика, Ральф? Притвориться обессиленным, а потом сделать ход в сложившейся неразберихе?
