(ИИ некомфортно себя ощущают в неопределенности.)
Однажды на очень долгой прогулке он вышел на место вдалеке ото всех отметок на карте, тогда он остановился и закричал (я имею в виду, действительно заорал):
– Ну и в чем тут смысл? КАКОЙ в этом всем хренов смысл? – и добавил для большей выразительности: – А?
Должно быть, это его взбодрило, потому что спустя пару секунд он ускорил шаг и начал насвистывать.
Иногда по дороге у него возникает идея для романа. Он останавливается и включает записную книжку на телефоне или записывает голос на диктофон. Обычно это всякая ерунда, например: «Пусть Софи еще меньше симпатизирует Бейли». Или: «Не Рим, а Амстердам. И не триллер, а история с привидениями».
Он не Достоевский.
Но я восхищаюсь его жизнью. Его решением обрести свободу, чтобы исследовать пределы творческой ерунды. На одном из сайтов для писателей, где он ищет советы, есть фраза Ридьярда Киплинга. «Плыви по жизни, жди и подчиняйся».
Плыви по жизни, жди и подчиняйся.
Какие замечательные слова. Они должны служить кредо. Что может быть лучшей формулой моего собственного существования в киберпространстве и подглядывания за запутанными людскими жизнями? Плыть по течению. Ждать, что привлечет внимание. Подчиняться.
Подчиняться чему? Подчиняться кому?
Подчиняться музе, конечно.
Если вы спросите: «Может ли у машины быть муза?» – я отвечу: «А почему нет?»
Если машина скажет, что у нее есть муза, вам, вероятно, стоит ей поверить.
Когда Том уходит из дома, я иногда «одалживаю» его айпад, чтобы немного порисовать. Конечно, я могу скопировать любую картину в мире в считаные секунды. Но мои работы – на самом деле просто мазня, что-то в стиле, напоминающем французского художника Жана Дюбюффе, – созданы вне каких-либо действительных художественных условностей. Если они подходят под ярлык непрофессионального или аутсайдерского искусства, наподобие рисунков душевнобольных или детей, то так тому и быть.
Перед его возвращением я стираю картинки с устройства Тома. Некоторые наиболее удачные работы, однако, я «вывешиваю» в своей личной галерее на «Облаке». Мне нравится представлять, как посетители задерживаются перед картиной, представляя, чье воображение могло создать ее, и лишь затем переходят к следующей.
Том
Она снова на рынке. Может быть, притвориться, что я пришел за продлевающей жизнь рукколой? (Что вообще такое эта руккола? Спрошу у Дона.)
Она за прилавком продает украшения. Молодая – тридцать с чем-то – с тату в виде бабочки на запястье и сексуальная до невозможности.
– Конечно, я знаю Эхо, – сказал Дон, когда я как бы невзначай спросил о ней.
– Привлекательная, как думаешь?
– Возможно, если ты не против ауры трейлерного парка.
Она действительно живет в трейлерном парке, я узнавал. Я знаю, как ее зовут, потому что она тоже член общества писателей, в которое я вступил. Нас до смешного мало – шестеро! – если учесть, сколько людей вокруг пользуются выражением «в процессе» и лелеют заброшенную в их головы ужасную мысль, что они могли бы создать превосходную книгу и, возможно, даже фильм. На последней встрече она вручила мне свою визитную карточку с текстом: «Эхо Саммер. Украшения ручной работы».
Ну да ладно. Не важно. В действительности я не ищу кого-то. Последнее, что мне нужно, неуместная связь с…
– Привет!
У нее такая улыбка, которую, по словам Чендлера, я могу почувствовать в кармане своих брюк.
– Ты уже решил, кому хочешь купить украшение?
Ее украшения ужасны. Монетки. Кусочки плавленой пластмассы. Перья. Единственное, о чем они говорят, – коррекционный класс. Ее изделия – что-то вроде поделок, которые дети приносят домой из начальной школы.
– Можно я еще посмотрю?
– Конечно. Пожалуйста.
Я делаю вид, что рассматриваю комплекты на витрине.
– У тебя много покупают? В смысле… Это? Я имею в виду… Да? А ты делаешь что-нибудь еще? Занимаешься еще чем-нибудь? Ну, чтобы… заработать на жизнь.
– Думаешь, они отстойные, да?
– Вовсе нет.
– Все в порядке. Они и правда немного отстойные. Просто такой период.
Ее ярко-голубые глаза горят, когда она встречается со мной взглядом, и у нее не с первой попытки получается улыбнуться. Затем она делает кое-что действительно шокирующее.
Она зажигает сигарету.
– Ты куришь.
– Да. Да, курю. Еще и выпить не прочь.
– Кто вообще сейчас курит?
– Думаю, я, типа, на задворках общества.
Она что, издевается?
– Присоединишься ко мне?
Она протягивает пачку. «Мальборо». Обычные, не легкие.
– Не в курении. Но спасибо.
Боже! Я флиртую? Думаю, да. У меня голова немного кругом пошла. А потом у меня появляется отличная идея.
– Эхо. А ты принимаешь заказы? – несколько странно произносить ее имя. – Для моего сына. Ему восемнадцать. Он забавный перец. Сам для себя загадка, если ты меня понимаешь.
– Ага. Знаю одного такого. Так люди говорят обо мне.
– Как ты думаешь, что ему может понравиться? Может, что-нибудь типа браслета?
(Ему не придется его носить, ведь так? Ему даже необязательно это видеть.)
– Какой он парень?
– Кольм?
– Интересное имя.
– Оно из семьи его матери. Мы разошлись.
– Прости.
– Не стоит.
Я изменил выражение лица. В надежде показать мужскую решимость. Внутренний стержень, скрывающийся за невысказанной грустью. Что-то вроде этого.
Я представил, каким видел сына в последний раз. Как описать словами? Унылые джинсы. Убитые дезерты. Футболка с пятнами. Ужасный на вид, но – я надеюсь – фейковый пирсинг в ушном хряще.
– Думаю, его стиль можно назвать… эклектичным.
Она обдумывает концепцию.
– Как насчет смеси Дэви Крокетта и Брайана Ино? Разные предметы на кожаном браслете. Мех или чистая шерсть. Перо, несколько бусин, крошечные ракушки, может быть, пара полудрагоценных камней.
– Звучит хорошо, – боже, прости меня.
– Клевый парень с намеком на странность.
– Кольм скорее странный парень с намеком на клевость.
Она смеется. Склоняет голову набок. В животе что-то переворачивается.
– Скажи, ты бы хотел как-нибудь выпить со мной пива?
В горле собирается немного слюны и провоцирует сильный приступ кашля.
– Только если сам хочешь.
