Должно быть, у меня меняется выражение лица, потому что она произносит:
– Я сама варю кашу на завтрак. У меня аллергия.
– По правде говоря, я заскочил сюда лишь за пучком петрушки.
Черты лица Марши слегка вытягиваются, хотя остаются теми же. Что-то похожее произошло с Роем Шайдером в «Челюстях», когда он в первый раз увидел акулу.
– Для Виктора, полагаю.
– Ээ, да.
– Твой… психотерапевт, – с ударением произнесла она. – Наставник, гуру, без разницы.
– Марша, на самом деле…
– Почему ты не сказал, что Виктор – кролик? Представляешь, как я себя почувствовала, когда мне сказали?
Честно говоря, произнесла она это довольно сердито.
Что уж тут сказать? Что скучный идеальный ужин несколько притупил мои чувства? Что если в разговоре ты пропустил поворот, то возможности развернуться не будет еще миль 200?
– Мне очень жаль, Марша. Я просто хотел пошутить, но мне не удалось. Я был несколько измотан тем вечером.
Я воспользовался уловкой Дона, которая могла загладить 99 процентов домашних конфликтов.
– Я поделилась с тобой болезненными воспоминаниями в беседе, которая, как я думала, шла о профессиональной психологической помощи. Или, по крайней мере, о мудрых советах. Ты мог положить конец неловкости в любой момент.
– Ты права. Что тут скажешь? Приношу свои извинения. Мне жаль.
Опять же, самый эффективный способ выбраться из зловонной кучи конского навоза – проявить благородство и открытость и совершенно искренне извиниться. Яркий луч солнца Коннектикута выбирает именно этот миг, чтобы ворваться в «Хэппи сид». Он ловит танцующие пылинки на лету и затем обрушивается на выразительное американское лицо Марши Беллами, открывая взгляду голубые сосуды, змеящиеся по ее векам.
– Как, по-твоему, может, нам начать заново, Том?
– Чтобы… – что за хрень?
– Чтобы узнать друг друга немного лучше.
– О. Да. Конечно.
– Через пару недель я устраиваю небольшой ужин. Я собиралась позвать Дона и Клаудию. Будет чудесно, если и ты сможешь прийти.
Странный способ примирения, но если там будет Дон…
– Здорово. С удовольствием.
– У нас есть традиция, каждый должен что-нибудь спеть за ужином.
Сигнал тревоги.
– Да?
– Так было принято в моей семье. Мы так делали в детстве. Можно спеть или прочитать стих. Или отрывок из какого-нибудь произведения.
Господи. Возможно, вот и объяснение, почему ушел мистер Би.
– На самом деле мне не с чем выступить, Марша.
По правде говоря, я выступал, когда мне было двенадцать лет. Я мог пропукать под мышкой школьную песню «Иерусалим». Так что решил не упоминать это.
– Обычно я пою, – говорит она.
– Правда? – Вероятно, одну из задорных заупокойных песен Малера. – Думаю, я смогу показать фокус. – Я подумал про трюк с картой Эхо.
– Это может подойти. – Легкая улыбка коснулась ее лица. – Если ты не собираешься вытаскивать из шляпы кролика.
Улыбка не сходила у меня с губ до самого дома. И не самая добрая.
Джен
Не было никакого предупреждения. Никакой договоренности по телефону заранее. Просто дзынь в дверной звонок.
На пороге стоит Мэтт. Внутренности делают сальто, стоит мне увидеть его.
Очевидно, он после работы: в костюме, в руке портфель, вокруг аура смятения, возможно, после пары бокалов вина с коллегами перед метро. Я в легинсах, только что вернулась с довольно интенсивного занятия по йоге.
– О, привет, – говорит он, словно мы столкнулись где-то случайно.
За этим следует долгая пауза, которую я ничем не заполняю. По правде говоря, я не доверяю себе заполнить ее.
– Джен. Я надеялся, что ты поможешь мне решить небольшую проблему. На самом деле довольно большую.
Не-а. Все еще молчу. Не так давно я лежала на резиновом коврике, наблюдая за уплывающими, как облака, мыслями.
– Не пригласишь меня войти?
Логичнее ответить «нет», а не «да».
– Хорошо.
Он следует за мной на кухню, где чудесным образом в чаше фирмы «Алесси» разместились сияющие красные яблоки. Усевшись на барный стул, он останавливает взгляд на холодильнике. Он кажется уставшим, под глазами – синяки, возникающие после нескольких недель работы по двенадцать часов в день.
– У тебя нет какого-нибудь вина?
– Извини, – лгу я. – Осталось только дрянное пойло из Италии.
Он не спорит, и я нахожу запылившуюся бутылку граппы и небрежно наливаю довольно много в неподходящий бокал. Словно мне плевать.
Он залпом опустошает половину и говорит:
– Ну, как ты?
– Мэтт. Чем я могу помочь?
– О, правильно. – Я наблюдаю за тем, как он мысленно переходит от вступления к основной части. – Я не оставил здесь стопки компьютерных дисков? Мне нужно переустановить Windows. У меня на ноутбуке полетел.
Я пожимаю плечами:
– Может быть.
Когда он переехал ко мне и стал сдавать собственную квартиру, меня удивило, с какой легкостью он избавился от большей части собственных вещей, следуя принципу «мы имеем то, что имеем». Однако спустя дни и недели барахло Мэтта стало множиться и множиться. Куча мусора, превратившаяся в завалы.
– Я нашла много твоих вещей. Велосипедные шорты. Старые теннисные ракетки. Бессчетное количество зарядок, адаптеров и дохлых мобильников. Жестяной призовой кубок. Покупки из Марракеша.
Он фыркает, что можно принять за смех.
– Что ж, хорошо. Спасибо. Не беспокойся, я избавлю тебя от всего этого.
– Уже сделано.
– Что?
– Отнесла в благотворительный магазин.
(Как мне удается и глазом не моргнуть – сама не могу понять.)
– Там были диски?
– Возможно. Честно говоря, я бросила все в большой мусорный пакет.
– Что за хрень, Джен?
– Сам ты что за хрень, Мэтт.
Мы злобно смотрим друг на друга поверх кухонной утвари.
– У тебя не было на это никакого права.
– Ой, да ну? Проо-сти.
Однажды, я уже видела Мэтта в подобном состоянии; он не знает, то ли ему обидеться, то ли разозлиться. Так ни к чему и не придя, он отодвигает оставшееся пойло и меняет тактику. В глазах появляется безнадежность. Я понятия не имею, что за ценные материалы остались заблокированными на его ноутбуке, и, естественно, надеюсь, что они просто жизненно важны.
