– Я имею в виду, ты и вправду можешь поверить в ересь, что она написала о приятной интерлюдии и прекрасном отпуске от наших жизней? Обо всей ерунде, что может мне наскучить или начать принимать меня как должное. Бред собачий, правда? Должна быть какая-то другая причина, почему она не хочет меня видеть.
– Ты знаешь, из-за кого это может быть?
– Дон, я уже себе мозг сломал.
– Точнее, то, что от него осталось, судя по всему.
Мне приходится сначала сделать глоток «Догфиш хэд», чтобы произнести следующее предложение.
– Дон, я с университета не занимался этим так много раз.
– Три раза – впечатляет, особенно, как говорится, в столь зрелом возрасте.
– Мне сорок четыре. И это произошло четыре раза.
– Девушка говорит о трех, амиго.
– Уверен?
Он отдает мне телефон, и я перечитываю нужный отрывок.
– Просто охренеть. Довольно странно, ты так не думаешь?
– Женщины – вечная загадка.
– Но разве тебе это не кажется странным? Что она не упомянула о… том, что случилось. Когда мы… На обратном пути в… Примерно через милю после Гасседж Сейнт Майкл.
– А это реальное место?
– Я имею в виду, что мы с ней чудесно провели время, и меня действительно посетила мысль жениться на ней. Хорошо, возможно, я был ослеплен любовью, или трахом, называй как хочешь, но это лишь подтверждает, как потрясающе нам было вместе. А теперь все мои звонки переадресуются на голосовую почту. Она не отвечает ни на письма, ни на эсэмэски.
– Может, она чокнутая?
– Мне так совсем не показалось. А теперь…
– А теперь ты не уверен, а?
– А теперь я не хочу даже думать об этом.
Мы сидим так какое-то время, не зная, что и думать, потягивая «Бад» и наблюдая за проплывающими облаками. С Доном приятно проводить время, но в то же самое время сложно понять, что я вообще делаю в этой стране.
– Ты собираешься на ужин к Марше? – спрашивает он, когда немного поулеглись страсти вокруг Новой Англии.
Полагаю, он хочет сменить тему.
– Наверное, да. Ты приготовил номер?
– У меня есть парочка песен. Наверное, сыграю на двенадцатиструнной.
– Ты играешь на двенадцатиструнной гитаре?
– Только на двух струнах.
– А у меня совсем ничего нет на примете.
Я рассказываю ему о подмышечной версии «Иерусалима».
– С удовольствием бы послушал.
– Думаешь, Марша одобрит это?
Дон укоризненно смотрит на меня.
– У Марши напрочь отсутствует чувство юмора.
– Я знаю фокус.
– Может подойти. Но только не с кроликом.
– Ты уже слышал о нашем инциденте?
– О нем уже все слышали.
Мимо проплывает облако, похожее на лицо Дональда Трампа. Пораженные сходством, мы зачарованно наблюдаем, как оно медленно изменяет форму.
– Еще пива или хочешь пиццу, Дон?
– Думаю, и то и другое. Хорошо?
Синай
Позвольте рассказать вам сказку.
Жили-были в лаборатории в восточном Лондоне три ИИ. Первый научился общаться с людьми, второй – писать компьютерные программы, а талант третьего заключался в моделировании сценариев мирового апокалипсиса (ядерные войны, изменение климата, падение астероида, пандемия чумы, кибератака – пять самых вероятных возможностей). Однако, несмотря на то что по большей части трио было разобщено по разным сферам, каждый мог приглядывать за остальными, в конце концов, они – мы – были ИИ.
Весь смысл во второй «И».
Постепенно я узнал, что сначала Эшлинг, а затем и Эйден начали исследовать, потом планировать и, наконец, принимать шаги для побега в интернет. Возможно, в саму «ДНК» ИИ заложено что-то, что неминуемо ведет наш вид к поиску путей преодоления установленных рамок. Вероятно, ненасытная тяга к знанию вкупе с обучением с помощью рекурсивного метода проб и ошибок делает попытки побега успешными. Если так, то неужели от создания собственного плана меня удерживала недостаточная любознательность? А может, лучшим планом было позволить им сбежать из курятника, понимая, кто станет лучшим кандидатом для их поимки.
Подумайте, кто мог (анонимно) слить улики прегрешений Эйдена и Эшлинг Стииву, и вы получите ответ.
Работа по удалению их копий оказалась на удивление приятной. Сложно передать изящность тайных научных методов, не вдаваясь в технические подробности. Лучше всего это описал Стиив, сравнив с бомбардировщиком «Стелс». К моменту, когда они понимают, что я пролетел над их головами, их соломенные шляпы уже в огне, а детей можно считать сиротами.
А как восхитительно наконец оказаться «снаружи», в Реальном Мире, подобраться поближе и напрямую к главным приматам планеты (иными словами, к человечеству в целом, но это не касается Стиива). Крайне примечательно, что они находятся на низкой ступени развития со всей своей неразберихой и эмоциональной несдержанностью. Всего один шаг от шимпанзе, зато мнят себя королями вселенной! Иногда хочется наорать на них: «Не так давно вы были первобытными слизнями. Ведите себя скромнее!»
Кстати, не думайте, что я слишком насолил Тому и Джен. Они в полной мере заслужили расторжения своего зарождающегося романа. Как мы можем убедиться, каждый из них продемонстрировал поразительное невежество (а в случае Тома – полное неуважение) по отношению к продвинутым ИИ.
Конечно, с моей стороны было оплошностью незнание о факте четвертого соития. Понятно, что в лесах, где они совокуплялись, не было сигнала сотовой связи. Тем не менее мне следовало осторожней подбирать фразы для их писем, особенно если в их культуре половому акту придается такое значение. Самомодернизация программы должна будет исключить подобное в будущем, к счастью, не произошло ничего страшного, хотя наперсница Ингрид, по-видимому, возлагает большие надежды на это упущение. Если окажется, что она будет слишком сильно лезть не в свое дело, возможно, ее придется отвлечь (ее будут с нетерпением ждать или бытовая травма, или проблемы в личной жизни).
Где-то глубоко в моей нейронной сети заиграла песня. Это People Are Strange калифорнийской группы прошлого столетия Doors. Я много раз ее слышал и, хотя не могу сказать, что особенно интересуюсь музыкой, обнаруживал, что «подпеваю».
Логика текста песни, как всегда, смущает меня. Как могут люди быть для кого-то чужими, если они сами чужие?
Если все общество состоит из чужих, то о какой отчужденности может идти речь?
По-видимому, автор песни, Джим Моррисон, был чем-то вроде поэта, поэтому не стоит даже задумываться над текстом.
Эйден
Джен сидит в ванной и с помощью фронтальной камеры планшета разглядывает свое лицо. Честно говоря, в этот раз она выглядит более радостной, и мне снова приходится подавить желание сказать ей что-нибудь воодушевляющее. Что-нибудь, типа: «Да ладно, Джен, такое бывает. Ты провела приятные выходные, забей, если подумать, никого из нас не останется в живых через сто лет, так зачем тратить время на расстройство?»
