И все же.
И все же, и все же.
(Вы уже поняли, что тут есть «и все же».)
И все же я не могу избавиться от ощущения торжественности, окутывающей ее, словно саван. (Она бы не переломилась, если бы отмочила какую-нибудь шутку, если уж начистоту.)
– Камин был идеей Ларса. И он все время спорил с Майлзом из-за него.
Ларс – муж, Майлз – архитектор. (Или наоборот? Я запутался в этих хитросплетениях.)
– Наверное, большая часть тепла уходит прямо в трубу.
Этот идиотский комментарий отпустил я, на случай, если хотите знать.
– Так и есть, – подтверждает она. – Но, как говорил Ларс, все дело в интерьере, а не в тепле.
Так же, как маленькие язычки огня проникали сквозь каминную решетку, в мой мозг проникла новая мысль. Это совершенно не мое дело – она лишь знакомая из нью-ханаанского литературного кружка – но я не могу представить, как можно заниматься любовью с такой женщиной. Она прекрасное создание и все такое, но разве это не то же самое, что лечь в постель со знаменитой картиной? Или с мечтой? Мечтой о чем-то – даже не знаю – вроде революционного социализма.
К счастью, появились Дон и Клаудия, и мне больше не нужно было думать об этом.
Дон пришел в невероятном вязаном наряде: огромном кардигане из ворсистой бежевой шерсти с закрывающимися карманами со шлевками, с большими сияющими пуговицами и даже с поясом. В подобном одеянии на своем телешоу мог появиться Энди Уильямс еще до рождения присутствующих в комнате гостей.
– Ни слова о моей одежде, – говорит он. – Это подарок на день рождения.
Клаудия подставляет мне щеку.
– Тебе не кажется, что он замечательно в этом выглядит?
Сложно сказать, говорит ли она серьезно, и это одна из потрясающих черт Клаудии. Она всегда на пару шагов впереди, но не кичится этим. Дон – счастливчик, потому что встретил ее, он знает это, и она знает тоже.
– Какой ты приготовила номер, Клаудия? – спрашиваю я.
– Когда дойдет очередь, думаю, мне придется ответить на неотложный звонок с западного побережья, – говорит она и добавляет: – Дон рассказал мне о твоем небольшом приключении в Англии. Оказывается, ты такой…
– Дон, как ты мог?!
– Я хотела сказать, романтик.
– Похоже.
Клаудия сжимает мне руку.
– Надеюсь, все утрясется.
– Да. Мне и вправду… – Я понимаю, что мне нужно сделать большой глоток крапивного коктейля, чтобы продолжить. – Да, – это единственное, что я смог выдавить, что никак не помогло закончить фразу.
– Она не выходит у тебя из головы?
– Я сделал ей предложение. В своих мыслях.
– Том! Это чудесно, – воркует она. – Хотя несколько импульсивно.
– Если что-то твое, ты сразу это понимаешь, – подает голос Дон.
После еще одного коктейля охотника – на это раз я взял «Дикий лук со льдом» – я перестаю ощущать боль. Нас просят переместиться в столовую, где по прибытии меня усаживают по левую руку от Марши. Абсурдно прекрасный молодой человек, сменивший пиджак, словно для второго действия, объявляет названия закусок: тартинки с незрелым томатом – я совершенно уверен, что он сказал именно это, – и водорослями и пончики Бенье из тофу с юзокошо и лаймовым майонезом.
– Вкуснятина, – говорю я хозяйке ужина, заглотив закуски, лучшего комплимента в моем лексиконе нет.
Марша позволяет ледяной улыбке появиться на своем идеальном лице.
– Рада, что тебе понравилось. Как продвигается твой роман, Том?
Вот хрень. Коктейль очень крепкий. Должно быть, Дон тоже чувствует внутри взрыв коктейлей – на его лице глуповатое выражение, и он даже подмигивает мне.
Мне трудно объяснить проблему сдвига в написании книги – романа, романов, без разницы – с мертвой точки. И обнаруживаю, что цитирую невероятно популярного американского писателя, его совет, найденный мной на писательском сайте, который мне понравился, и я даже записал его на стикере.
– Дело в том, Марша, что если верить Стивену Кингу, то если книга не живет в голове писателя, она мертва, как собачье дерьмо.
Неужели это мое унылое настроение выплеснулось в последние два слова в предложении? Строго говоря, так ли уж необходимо было выражаться столь грубо?
Она смотрит на меня в недоумении, а одна из бровей Клаудии приподнимается на миллиметр – вот и еще одно подтверждение.
Дон говорит:
– А я подумал, ты собирался процитировать одного из парней в Британском Парламенте, которого упоминал за ланчем.
Он имеет в виду покойного Эноха Пауэлла, чьи политические взгляды просто отвратительны, но философское отношение к жизни близко мне, и я цитирую его слова и изображаю безумный пристальный взгляд и голос с одышкой.
– Ничто не значит слишком много – пауза для большего драматизма – и многие вещи не значат совсем ничего.
Выражение лица Марши говорит о том, что она никогда не смотрела на вещи в таком свете, и в ее вселенной образовалась уродливая трещина. Не в первый раз я задаюсь вопросом, почему эта женщина побуждает меня вести себя как идиот. Равно как одни заставляют нас сиять, другие неосознанно вызывают желание надеть на нос красный колпачок, обуть непозволительно длинные ботинки и гудеть велосипедным сигналом.
Но Дон, как обычно, сглаживает неловкость забавной историей о бывшем президенте Джордже Буше, появившемся на телевидении в качестве ведущего после блока рекламы. К моменту окончания рассказа после инцидента прошло уже пять минут, и неловкий и щекотливый момент позабыт. Если не обращать внимания на то, как Марша взглянула на меня, когда встала, чтобы пойти проверить команду кейтеринга на кухне.
Не рассерженно или разочарованно. Просто озадаченно. И озабоченно.
Как-то так.
Об основном блюде – тушеной говядине вагю с отбитым говяжьим жиром (не могу представить, что это значит), поданной с морковью в йогурте и креветками в заварном креме из костного мозга, – предпочту не распространяться.
Думаю, Зак (из пары Зака и Лорен) говорит от имени всех, когда заявляет:
– Марша, ну что сказать? Только ты могла устроить подобное!
Десерт состоит из единственного изысканного блюда из замороженного звездного света, поданного с соусом из слез единорога.
Когда подают кофе с ликером, мы входим в ужасающую фазу вечера, где все должны выступить с подготовленными номерами. Клаудия уже консультирует кого-то по своему блэкберри, ссылаясь на вышедшие из-под контроля обстоятельства в Сэнчери Сити. Дон проверяет звук струн своей двенадцатиструнной. А я уже подготовился выставить себя дураком.
Видимо, именно поэтому Марша произносит:
– Том, хочешь начать первым?
