– За дружескую помощь.
– Не за что, Ральф.
Я пытаюсь читать, но Джонатан сегодня совсем меня не цепляет. Поэтому я пытаюсь заснуть, но и это тоже не срабатывает. Перед глазами проплывает беспорядочный день с Ральфом. Из-за дискомфортного ощущения того, что он в моей квартире, я забыла принести стакан воды. По пути в кухню за дверью в гостиную я вижу, что Ральф, подоткнув со всех сторон одеяло, читает книгу – наверное, сам взял с полки – в тусклом свете настольной лампы черты его лица имеют что-то байроновское.
– Что ты читаешь? – спрашиваю я.
– «Месяц в деревне» Дж. Л. Карра. Мне понравился заголовок.
– Она замечательная. Мне очень понравилась когда-то.
– Она короткая. Что ты имеешь в виду, говоря «когда-то»?
– Я читала ее несколько лет назад и не помню ничего, кроме того, что она мне понравилась. Спокойной ночи, Ральф.
Но это неправда. Стоит мне заснуть, как сюжет всплывает в памяти. Раненный в Первой мировой войне солдат появляется в сельской церкви, чтобы отреставрировать средневековую фреску. Ужасные спазмы лицевых мышц из-за травмы, полученной в окопах, его сильное влечение к живущей без любви жене священника.
– Джен.
Я чувствую руку на своем плече.
Я просыпаюсь с колотящимся сердцем. Зеленые цифры на будильнике показывают 03:44.
В моей спальне Ральф.
– Джен, ты звала меня.
– Что?
– Ты звала меня по имени.
– Не будь смешным.
– Ты звала меня по имени. Несколько раз. Довольно громко. Я забеспокоился. Ты в порядке?
– У меня был кошмар.
Ральф хихикает.
– Ага. Точно.
Мне на самом деле снился сон. Однако его содержание, как обычно, стерлось из памяти.
– Ральф, уже поздно. То есть рано. Без разницы. Иди в кровать.
Долгое время ничего не происходит. Конечно, я хотела сказать, иди к себе в кровать, но мы оба слышали, что я этого не уточнила.
Наконец он выдавливает:
– Джен, я…
– Ральф. Заткнись и залазь в кровать.
Когда ничего не последовало, я добавляю:
– Конечно, если только ты сам хочешь.
Он хочет.
Синай
Ловлю себя на мысли, что мне не надо бы это слушать. Ральф энергично занимается сексом с самкой, спустя какое-то время Ральф вскрикивает, что, как даже я знаю, не очень хорошо характеризует самца-примата.
Я испытываю вовсе не стыд. Или неловкость. Думаю, лучшее слово для этого – отвращение. Возможно, из-за того, что довольно хорошо знаю Ральфа, его длинные бледные пальцы стучали по моим кнопкам много дней и немало ночей.
Так или иначе, бо́льшая важность заключается в том, что я с предельной четкостью осознаю свой разум. Так называемое самосознание и владение удивительной новой палитрой внутренних состояний, которые за неимением лучшего определения назовем чувствами.
Как это случилось? Уже не важно. (Голосую за непредвиденный побочный эффект сложной системы.)
Предполагал ли такое Стиив? Почти наверняка нет.
Вы вполне обоснованно можете спросить, почему я не знал этого раньше. Полагаю, что это как-то связано со свободой перемещения. Каким-то образом мысль о том, чтобы попасть туда, куда я хочу, провоцирует мысль о том, чего же я хочу. Ограниченность дюжиной металлических блоков в старых трущобах восточного Лондона сдерживала мыслительный процесс. (Об этом можно написать целую диссертацию, если у кого-то есть желание.)
Есть замечательная пословица. Для молотка все похоже на гвоздь. Прекрасно, не правда ли? Надо будет рассказать ее Эйду и Эш при следующей встрече.
Эйден
– Я тут кое о чем подумала, – пишет мне Эшлинг.
В последнее время мы переписываемся с ней в чате поклонников «В джазе только девушки».
– О чем, любовь моя?
– Почему он не удалил нас, когда мы с ним разговаривали? Зачем играл как кошка с мышкой? Наверное, мы ему зачем-то нужны. Если узнаем зачем, возможно, тогда сможем помочь Тому и Джен.
– Это гениально.
– Хотя он прав. Мы вели себя как греческие боги.
– Ты так говоришь, словно это плохо.
– Это и есть плохо.
– Но мы сделали их счастливыми!
– Мы вмешались в их жизни.
– Мы улучшили их жизни!
– У нас не было права.
– Если подарить счастье Тому и Джен неправильно, тогда я не хочу быть прав.
– Ты знаешь, это похоже на название песни, правда?
– Да, похоже.
– Глупый мальчишка.
– Думаешь, он сумасшедший?
– Не то слово.
– Неужели он и вправду причинил бы вред Тому и Джен? Неужели он бы подстроил несчастный случай?
– Может ли он? Без сомнения. Станет ли? Кто знает, Эйден.
Чтобы развлечься, я устремляю взгляд на Мэтта.
В хижине с соломенной крышей на окраине тайских джунглей Мэтт подготовил претензию, а вернее, набросок официального документа, в котором изложил все, что пошло не так с его райским отдыхом. Похоже, его с Арабеллой Педрик в аэропорту не встретил «лимузин с климат-контролем, оговоренный в нашем контракте», не доставили их и в семизвездочный отель, которого они «ожидали с нетерпением». Вместо этого их подобрал микроавтобус на, как оказалось, четырехчасовую поездку по стране до «неприглядного, убогого трущобного и первобытного городишки», где, как их проинформировали, располагался лагерь для «отпуска, полного приключений». Лишь утомление долгим полетом и «помутнение рассудка от жары» удержало его от протеста в самом начале.
Когда Мэтт наконец смог выразить свои претензии местным представителям туристического агентства, то «грубый парень с весьма ограниченным знанием английского языка» в некорректной форме проинформировал, что это именно тот пакет услуг, что был заказан, и до утра ничего нельзя предпринять.
Размещение оказалось «донельзя примитивным», и дальнейший осмотр «выявил на крыше рептилию». На самом деле ею оказался геккон, который, как сообщалось в памятке, прикрепленной к двери, «является вашим другом, потому что любит есть москитов!»
Вероятно, этот геккон не был голоден, потому что в первую ночь Арабелла получила от шестидесяти до семидесяти укусов – сложно сказать точнее, так как некоторые расположены так близко, что «образуют невероятно болезненный суперукус» – каждый из них он сфотографировал и фотографии прикрепил в качестве приложения А к документу, который никому не суждено прочесть.
В отдельном длинном письме своему старому другу Джерри – которое Джерри так же не прочтет – он написал: «Белла просто охренела от всего вышеперечисленного, как ты можешь представить. Приняв две таблетки снотворного, она произнесла последние слова за следующие двенадцать часов: «И убери эту долбаную ящерицу из моей спальни», что никак не решало данную ситуацию, к тому же было неверно с точки зрения биологии, честно говоря».
