– Честно? В глубине души я знаю, что он хороший, и я спокойна насчет того, что он хочет делать со своим существованием. И я рада, что ты наконец начал говорит о нем в мужском роде.
– Начал, да? Вот дерьмо!
Он не самая плохая компания. Каким был Мэтт в молчаливом настроении, незадолго до «мы имеем то, что имеем», когда опасная раздражительность становилась еще сильнее, из-за чего субботний вечер превращался в проверку на прочность. Но он и не Том.
Ральф и слышать не хочет об оплате счета пополам.
– Спасибо, Ральф, приятный вечер.
Все было нормально. Что мне еще сказать?
Каким-то образом, без обсуждения данного вопроса, мы вместе оказались в одном такси.
– Все прошло замечательно, правда? – спрашивает он, когда мы едем рядом с Гайд-парком.
– Никто не напился. Ни у кого не стащили сумку.
– Один из наиболее удавшихся вечеров.
На Гамлет-Гарденс он провожает меня от такси, словно мы уже договорились о том, что должно последовать.
Возможно, так и есть. Возможно, наши подсознания уже втайне все решили и создали иллюзию, что каждый из нас принял решение осознанно.
Как еще объяснить стремительность, с которой мы вместе рухнули на диван.
– Ральф, подожди. Дай я сниму пиджак…
Как еще объяснить быстрое перемещение в спальню и благостное растворение в грязном сексе.
(Мы не забыли выключить свои телефоны – и все остальные устройства с доступом в интернет – и вытащить аккумуляторы для большей уверенности.)
В воскресенье я все же сдаюсь, и мы на метро едем в Милл Хилл. Это занимает…
Вечность.
Положительный момент: теперь я знаю, что происходит в конце душной ветки метро после станции «Финчли Сентрал».
По большей части ни хрена.
У его мамы сильный иностранный акцент, и она очень рада меня видеть. Подозреваю, видеть кого угодно женского пола после долгих лет траура по несчастной Элейн. Ее глаза сияют от удовольствия при виде такой перемены. Она проводит меня по чересчур перегретому коридору в перегретую гостиную – помещение нагрето до температуры инкубатора – где отец Ральфа, страдающий деменцией пожилой мужчина, как предупредил меня его сын, сидит в кресле с – да, это правда – грелкой для чайника на голове.
– Она ему нравится. И радует его. Что тут поделаешь? – говорит миссис Тикнер.
Она ставит на кофейный столик блюдо с крошечными бутербродами из серебристых кусочков соленой рыбы на ломтиках черного хлеба. Ральф начинает закидывать их себе в рот, словно вырос среди тюленей.
– Дженни, – говорит миссис Тикнер, – ты тоже работаешь с роботами?
– Это не роботы, мама. Сколько раз говорить?
– Я разговариваю с одним из них. Его зовут Эйден.
– Теперь это называется работой? Разговаривать с роботами? Да, я знаю, Ральф. Не с роботами.
– Это было забавно. На самом деле и до сих пор.
– Но уже надоело?
– Эйден начал вести себя немного странно.
– Джен, не думаю, что маме нужно об этом знать.
– Так робот обезумел? Разве его можно обвинять? Мир сошел с ума. Возьми еще селедки.
Внимание мистера Тикнера медленно переключается с телевизора – неработающего, одному Богу известно, что, по его мнению, он смотрел – и останавливается на мне, его угрюмый взгляд немного смущает.
– Пап?
Все ждут, пока он ответит.
– Это Элейн?
– Нет, папа. Это Джен.
– Ральф много рассказывал о вас, мистер Тикнер, – что не соответствует истине, но, насколько я понимаю, люди говорят как-то так.
Отец Ральфа продолжает пристально смотреть, и нестандартный головной убор подчеркивает враждебное выражение его лица.
– Надеюсь, ты ешь цыпленка, Дженни, – говорит миссис Тикнер.
– Ты еще играешь в шахматы, Элейн?
– Я… Я могу сыграть, да.
– Папа, это Джен.
– Мы раньше играли в шахматы.
– Ты играл с Элейн, папа. Элейн… Элейн больше нет в живых.
Пожилой мужчина перевел на сына суровый взгляд, его морщинистое лицо еще больше сжалось от презрения.
– Что за хрень ты несешь?
Встает миссис Тикнер и хлопает в ладоши.
– Ты поиграешь позже. Сначала мы поедим.
Но отец Ральфа уже вытащил шахматную доску и разложил ее между нами на кофейном столике. Потом с грохотом достал банку с шахматными фигурами. Его трясущиеся пальцы выставляют черные фигуры, так что такому отличному игроку, как я, остается выставить белые.
– Сто лет не играла, – чирикнула я.
На доске со стороны мистера Тикнера происходит что-то странное. Задний ряд шахмат в порядке, но там, где должен стоять ряд пешек, пустует восемь квадратов.
– Хорошо. Играйте пять минут, а потом мы будем ужинать.
– Играем! – командует пожилой мужчина.
– Но ваши пешки?
– Играем!
– Он не сумасшедший, – шепчет Ральф. – Ну, в смысле есть немного. Но он думает, что обыграет тебя без пешек.
– Возможно, что и обыграет.
Не обыграет, как выясняется. Не потому что он не лучший игрок в шахматы – очевидно, что так и есть (то есть было) в радиусе мили, – а потому что не может проследить ход собственных мыслей. Игра стихает после серии его неверных ходов, и вскоре мы перемещаемся в столовую, где мистер Ти занимает место во главе стола, все еще – несмотря на несколько попыток снять ее, – щеголяя в шапке-грелке для чайника. То, что Ральф появился в этой своеобразной ячейке общества, становится более или менее понятно.
– Дженни, твои родители еще живы?
– Да. Они живут в Чичестере.
– Ты единственный ребенок, как Ральфи?
Ральфи тяжело вздыхает. Возможно, желание жить у него уже пропало.
– У меня есть сестра. Рози. Она живет в Канаде с мужем и тремя детьми.
Миссис Тикнер не в силах сдержаться:
– У нее трое детей?!
– Три дочери. Кэти, Анна и Индия.
– Ты это слышал? – говорит она своему мужу. – Она говорит, что у ее сестры трое детей. Три девочки. Они живут в Канаде.
Отец Ральфа пожимает плечами.
– Холодная! – восклицает он. – Холодная!
– Что холодное, папа?
– Он имеет в виду Канаду, – говорит миссис Тикнер. – Канада – холодная страна.
Ее муж стучит кулаком по столу, из-за чего подпрыгивает посуда.
– Еда холодная!
