Живем в политическом мире.
Ветер рвет наши флаги до дыр.
Словно с синих небес
И все ближе к тебе —
Как нож, разрезающий сыр.
Из дальнего угла кухни серебряный лучик луны прорывался сквозь стекло и освещал стол. Казалось, песня ударилась в стену, я перестал писать и откинулся на спинку стула; мне хотелось зажечь хорошую сигару и залезть в теплую ванну. Первая песня, которую я сочинил после долгого перерыва, а вид у нее такой, будто ее нацарапали когтями. Я знал, что если когда-нибудь еще стану записываться, она мне пригодится. Я сознавал, что меня самого нет в песне, но это ничего; мне и не хотелось в ней быть. Я положил слова в стол – сыграть их я бы все равно не смог – и вынырнул из транса.
По дороге мимо гаража пророкотал мотоцикл, и я открыл окно чуточку пошире – мимоходом пахнуло цветами граната. Взглядом я охватил весь первобытный пейзаж. Давненько не писал я песен сразу от начала до конца. «Политический мир» напомнил мне другую песню, сочиненную на пару лет раньше: «Аккуратно стриженный парнишка»
[115]. В той песне меня тоже не было.
В конце недели мы поехали смотреть «Долгий день уходит в полночь» Юджина О’Нила. Выдержать пьесу было трудно – семейная жизнь в худшем виде, себялюбивые морфинисты. Я был рад, когда она закончилась. Этих людей жаль, но ни один меня не тронул. После спектакля мы заехали в «Харвеллз», местный блюзовый клуб на 4-й улице, – послушать Гитар Шорти и Дж. Дж. Бэдбоя Джоунза. Шорти видеть – это всегда нечто. Он играет на гитаре чем угодно, только не руками. Вот бы мне так. Звук у Шорти – как у Гитар Слима, но гимнастика у него такая дикая, что Слиму за ним не угнаться. Когда мы шли обратно к машине по 4-й улице, пара копов гнала с тротуара бездомного, сидевшего на бордюре, закрыв голову руками. У ног парня лежал крохотный спаниель и черными глазами-бусинками следил за нервными движениями хозяина. Что-то незаметно, чтобы офицеры сильно гордились тем, что им надлежало делать.
Тогда же поздним вечером в доме я начал писать песню «Какой во мне толк?»
[116] – и написал ее в маленькой художественной студии у нас на участке. Это не просто художественная студия. Там есть сварочное оборудование, в этом сарае я варил из металлолома причудливые железные ворота. Пол по большей части цементный, а один кусок покрыт линолеумом. Там стоит стол, окно с опущенными жалюзи выходит на овраг. Вся песня пришла ко мне целиком; даже не знаю, откуда она взялась. Может, тот бездомный парень, собака, полицейские, унылая пьеса, может, даже финты Гитар Шорти – кто знает? Иногда в жизни видишь такое, от чего у тебя гниет сердце, выворачивает кишки, тебя тошнит и ты пытаешься поймать это, не вдаваясь в частности. К ней тоже есть лишние куплеты. Вот один:
Какой во мне толк? Я на тоненьком льду,
Я в самой гуще и причин не найду,
Мне в трусиках мокро, пылает восторг —
Какой во мне толк?
Эту песню я положил в тот же ящик, что и «Политический мир» – интересно, им будет что сказать друг другу? К обеим мелодий не было. Я лег спать.
У нас тогда жили моя мама и тетя Этта, они вставали рано, и я тоже хотел подняться ни свет ни заря. На следующий день было облачно, висел туман. Тетушка хлопотала в кухне, и я сел поговорить с ней и выпить кофе. Играло радио, шли утренние новости. Я поразился, услышав, что прямо на площадке в Пасадене рухнул баскетболист Пит Маравич – просто упал и больше не поднялся. Я однажды в Новом Орлеане видел, как Маравич играет, – «Ютский Джаз» был тогда «Новоорлеанским Джазом». Маравича надо было видеть: шапка темно-русых волос, спущенные носки – священный ужас всего баскетбольного мира, он просто летал над площадкой, волшебник баскетбола. Он вел мяч головой, закладывал мячи из-за спины, на корзину даже не смотрел – дриблинг через всю площадку, подбрасывал мяч на ходу и принимал пасы у самого себя. Просто фантастика. Набрал что-то около тридцати восьми очков. Он мог бы играть вслепую. «Пистолет» Пит некоторое время не участвовал в профессиональных играх, и его считали забытым игроком. Но я-то про него помнил. Бывает, люди как-то вроде бы гаснут, но когда они уходят по-настоящему, такое ощущение, что не гасли вообще.
В тот же день, когда я услышал печальную новость про «Пистолета» Пита, я начал и закончил песню «Достоинство»
[117]. Начал писать где-то после полудня, когда утренние новости уже несколько смазались, и весь день и часть ночи ушли на то, чтобы закончить. Как будто я видел всю песню перед собой и овладевал ею, словно все персонажи стояли передо мной, и я на них гадал. Иногда не получается припомнить чьего-нибудь настоящего имени, поэтому приходится давать персонажам другие имена – такие, что описывали бы их точнее. И всю песню я этого придерживался. В ней было больше куплетов, чем записали, разные герои по-разному пересекались. Зеленый Берет, Чародейка, Дева Мария, Не Тот Человек, Большой Бен, Калека, Беломазый. Список бесконечный. В песню пробрались всевозможные неопределимые персонажи, но как-то не выжили. Я слышал ее всю в голове – ритм, темп, мелодию, всё. Я эту песню никогда не забуду. Ветер из головы ее ни за что не выдует. Хорошо иметь такую песню. С такой песней ничто никогда не закончится. Подносишь фонарик к чьему-то лицу и смотришь, что там. Однако для меня она поразительно проста – никаких сложностей, все удается легко. Если только все, что видишь, не мелькает мимо мазками света и тени – у тебя все в порядке. Любовь, страх, ненависть, счастье – все в недвусмысленных определениях, в тысяче и одном ответвлении. Вот такая песня. Одна строка влечет за собой другую, словно левая нога шагает вперед, а правая подтягивается за ней. Если б я написал ее десять лет назад, немедленно побежал бы в студию. Но сейчас много чего изменилось, и я не парился, не ощущал необходимости и настоятельности. Мне все равно не хотелось ничего записывать. Это скучно, да и нынешний звук мне не нравился – ни мой, ни чужой. Не знаю, почему старые полевые записи Алана Ломакса, на мой слух, звучали лучше, но они звучали лучше. Мне казалось, я не смогу записать хорошую пластинку, даже если буду пыжиться сто лет.
Однажды я поехал в клинику, где врач осмотрел мою руку, сказал, что заживление проходит хорошо, а нервная чувствительность, вероятно, скоро вернется. Услышав это, я приободрился. Вернулся домой, где на кухне сидел мой старший сын со своей будущей женой. На плите варилось густое рагу из даров моря. Я снял крышку проверить.
– Что скажете? – спросила моя будущая невестка.
– Как насчет виски-соуса?
– Нужно уладить, – ответила она.
Я опустил крышку на место и вышел в гараж. Остаток дня пролетел с ветерком.
В песне «Чума гордыни»
[118] определенно есть оттенки госпела. И опять же: песню могут вызвать какие-то события, иногда они просто заводят мотор. Не так давно руководство «Ассамблеи Господней» лишило сана популярного баптистского проповедника Джимми Суоггарта за то, что он отказывался прекращать свои проповеди. Джимми – двоюродный брат Джерри Ли Льюиса, крупная телезвезда, и новость шокировала. Он связался с проституткой, его сняли на камеру, когда он выходил из ее номера в мотеле в спортивных штанах. Суоггарту приказали на время сойти с кафедры. Он публично рыдал и просил прощения, но все равно ему велели пока не проповедовать. А он не смог совладать с собой и быстренько проповеди свои возобновил как ни в чем не бывало. Вот его и лишили сана. Странная история. Суоггарт явно был не в форме, не смотрел на дорогу. Полный бред. В Библии эдаких историй навалом. У кучи древних царей и вождей было по много жен и наложниц, а пророк Осия вообще был женат на проститутке – это же не мешало ему быть святым. Но времена тогда были другие, Суоггарт же доехал до конечной станции. Реальность иногда ошеломляет. А еще она может оказаться тенью – это как посмотреть. Что касается меня, просто интересно: как должна выглядеть блудница, способная настолько окрутить знаменитого проповедника, чтобы из-за нее он весь вывалялся в грязи? Дамочка соблазнительной статуарной красоты? Наверное. Как иначе. Если хоть какое-то внимание обращать на эти дурацкие сантименты, на то, что у этой претенциозной публики не всегда плотно закрыты окна и двери, можно закончить свои дни в частной психиатрической клинике. Инцидент этот, возможно, как-то и вдохновил песню, но с другой стороны – трудно сказать. Гордыня – не обязательно болезнь. Скорее слабость. Человека напыщенного легче подставить и, соответственно, свергнуть. Посмотрим правде в глаза: у тщеславца ложное представление о собственной ценности, раздутое мнение о самом себе. Такого человека можно контролировать, можно полностью манипулировать им, зная, на какие кнопки нажимать. Об этом, в некотором смысле, и текст. Песня вздымалась передо мной, пока я не взглянул ей в глаза. В вечерней тиши мне не пришлось охотиться долго. Как обычно, от нее осталось несколько лишних куплетов:
