Между отделениями я обычно тусовался поблизости, пил стопками «Дикую индюшку» и «Шлиц» со льдом в «Чайнике рыбы» по соседству и играл в карты в верхней комнате «Газового фонаря». Все получалось просто великолепно. Я учился чему только мог и ушами не хлопал. Однажды Терри предложила сводить меня познакомиться с Джеком Холцманом, управлявшим «Электра Рекордз» – одной из звукозаписывающих компаний, где выходили пластинки Дэйва.
– Я могу устроить тебе встречу. Хочешь посидеть и поговорить с ним?
– Не хочу я ни с кем сидеть, нет.
Идея меня как-то не привлекала. Чуть позже тем же летом Терри удалось затащить меня на прямой эфир фолк-экстраваганцы, которая транслировалась из церкви на Риверсайд-драйв. Перемены были не за горами, новые и странные.
Влажность за сценой зашкаливала. Входили и выходили исполнители, ждали своей очереди, тусовались. Как обычно, подлинный спектакль разыгрывался за кулисами. Я разговаривал с темноволосой девушкой по имени Карла Ротоло – мы были с ней немного знакомы. Карла работала личной помощницей Алана Ломакса. Она познакомила меня со своей сестрой – звали ее Сюзи, но она предпочитала форму «Сьюз». С самого начала я не мог оторвать от нее глаз. Никого эротичнее я в жизни не видал. Светлокожая, золотоволосая, полнокровная итальянка. Воздух вдруг наполнился банановой листвой. Мы разговорились, и голова у меня пошла кругом. Стрелы Купидона и прежде свистели у моих ушей, но в этот раз одна попала точно в сердце, и под ее тяжестью я свалился за борт. Сьюз было семнадцать, сама с Восточного Побережья. Выросла в Куинсе, в семье с левыми взглядами. Отец ее работал на фабрике и незадолго до нашей встречи умер. Сьюз в художественной тусовке Нью-Йорка знали – она писала маслом и рисовала для различных изданий, занималась графическим дизайном, оформляла внебродвейские театральные постановки, а кроме того, работала в разных комитетах по гражданским правам: много чего умела. Встретившись с нею, я будто шагнул прямо в «Тысячу и одну ночь». От ее улыбки освещалась целая улица, запруженная народом, Сьюз была очень живая, как-то по особому соблазнительная – ожившая скульптура Родена. Она мне напоминала какую-то вольнодумицу. Как раз мой тип.
Всю следующую неделю или около того я много думал о ней – никак не мог выбросить ее из головы, надеялся случайно с нею столкнуться. Такое ощущение, будто я впервые в жизни влюбился, я чувствовал ее флюиды за тридцать миль – и хотел ее тела рядом. Сейчас же. Немедленно. Кино всегда вызывало у меня волшебные переживания, и кинотеатры на Таймс-сквер, выстроенные, как восточные дворцы, годились для такого лучше всего. Незадолго до этого я посмотрел «Камо грядеши» и «Мантию», а теперь пошел смотреть «Атлантиду, потерянный континент» и «Царя царей»
[191]. Мне нужно было отвлечься, некоторое время не думать о Сьюз. В главных ролях в «Царе царей» снимались Рип Торн, Рита Гэм и Джеффри Хантер в роли Христа. Но при всей плотности действия на экране фильмом я проникнуться не мог. Начался второй – «Атлантида», – и ничего не изменилось. Все эти кристаллы со смертельным излучением, гигантские рыбы-подлодки, землетрясения, вулканы и цунами – чего там только не было. Может, то было самое восхитительное кино всех времен, кто знает? Я не мог сосредоточиться.
Судьба распорядилась так, что я снова столкнулся с Карлой и спросил ее о сестре. А Карла спросила, не хочу ли я встретиться с ее сестрой. Я ответил:
– Да, ты просто не представляешь как, – и она сказала:
– О, и ей бы хотелось тебя увидеть.
Вскоре мы повстречались, а потом начали видеться все чаще. В конце концов мы стали довольно-таки неразлучны. Если не считать моей музыки, общество Сьюз казалось смыслом всей моей жизни. Может, мы с ней были родными душами.
Но ее мать Мэри, переводившая для медицинских журналов, и слышать не хотела о нас вместе. Мэри жила на верхнем этаже многоквартирного дома на Шеридан-сквер и относилась ко мне так, словно у меня триппер. Дай ей волю, фараоны бы меня точно упекли за решетку. Мамочка у Сьюз была крошечной отважной женщиной – непостоянная, глаза черные, как пара угольков, что могут прожечь в тебе дыру, большая собственница. При ней меня не покидало чувство, будто я сделал что-то не так. Она считала, что я веду невыразимый образ жизни и никогда не смогу никого обеспечивать, но я думаю, все уходило гораздо глубже. Наверное, я просто появился в неудачный момент.
– Сколько стоила эта гитара? – однажды спросила она у меня.
– Не очень много.
– Я знаю, что немного, но все же что-то она стоила.
– Почти ничего, – ответил я.
Она зыркнула на меня, не вынимая изо рта сигарету. Она вечно пыталась навязать мне какой-нибудь спор. Мое присутствие неизменно вызывало ее недовольство, но жизнь я ей никогда не усложнял. Я же не виноват, что отец Сьюз умер. Однажды я сказал, что она ко мне, я думаю, несправедлива. Мэри посмотрела мне прямо в глаза, словно куда-то в даль вгляделась, и ответила:
– Сделай одолжение, не думай при мне.
Сьюз потом говорила, что Мэри не хотела меня обидеть. На самом деле – хотела. Она делала все, что в ее власти, дабы нас разлучить, но мы все равно продолжали встречаться.
Я задыхался, и это значило, что пора обзаводиться собственным углом – с постелью, печкой и столами. Настало время. Наверно, могло бы и раньше в голову прийти, но мне нравилось кочевать по знакомым. Меньше хлопот, почти никакой ответственности: я мог спокойно приходить куда-то, иногда с собственным ключом, и там на полках – много книг в твердых переплетах, кипы пластинок для фонографа. Когда я ничем больше не занимался, я листал книги и слушал пластинки.
Поскольку отсутствие своего жилья уже нервировало мою сверхчувствительную натуру, после года такой городской жизни я снял себе квартирку на третьем этаже в доме без лифта на Западной 4-й улице, 161, за шестьдесят долларов в месяц. Не хоромы – просто две комнатки над макаронной Бруно, рядом с местным магазином пластинок и лавкой мебельных припасов с другой стороны. В квартире была спаленка, больше похожая на просторный чулан, и кухонька, гостиная с камином и двумя окнами на пожарные лестницы и узкие дворики. Там едва хватало места одному человеку, с наступлением темноты отключалось отопление, и греться приходилось от обеих газовых конфорок, включенных на полную мощность. Мебели тут не полагалось. Только въехав, я сразу ее себе смастерил. Занял инструменты и соорудил пару столов, один из которых служил письменным. Кроме того, построил комод и раму для кровати. Дерево я брал в лавке, крепил сопутствующим железом – оцинкованными гвоздями, дюбелями и петлями, квадратами ковкого чугуна толщиной 3/8 дюйма, латунью и медью, шурупами с круглыми шляпками. За материалом далеко ходить не надо, все внизу. Все это я творил при помощи ножовок, стамесок и отверток – даже сделал себе пару зеркал, вспомнив старые методы, которым научился в старших классах на уроках столярного дела: брал листы стекла, ртуть и фольгу.
