Уоллис с облегчением поняла, что далеко не все двери захлопнулись перед ней и что земля не перестала крутиться, давая возможность найти еще много радости в жизни и без Британии и короны. Впрочем, чужое назойливое любопытство не давало ей покоя еще очень долго. Где бы она ни появлялась в городе за пределами виллы Роджерсов, вокруг нее сразу же собиралась толпа зевак, желавших своими глазами увидеть ту самую Уоллис, ради которой король Англии отказался от всего. Когда она заходила в магазин, у витрины один за другим скапливались люди, от которых Уоллис не знала чего ожидать. Владельцам бутиков приходилось выводить ее через черный ход. Вскоре Уоллис бросила затею появляться на людях, пока все не утихнет.
Герман и Кэтрин старались предпринять все возможное, чтобы сделать пребывание потрясенной американки в их доме более комфортным. Чтобы развлечь ее и разбавить компанию, они часто приглашали гостей, с которыми дни разлуки с Эдуардом летели значительно быстрее, хотя Уоллис и сокрушалась, что она, в свою очередь, должна была показаться хозяевам весьма скучным и депрессивным компаньоном.
Рождество 1936 года влюбленные провели порознь.
Уоллис писала, что, несмотря на видимость умиротворения и спокойствия, внутри у нее была полнейшая пустота. Она проводила многие часы, запершись в своей комнате, сидя на кровати и глядя в пустоту, а сон и вовсе покинул ее. И ее некогда торчавшие острые плечики опустились, став покатыми под тяжестью пережитого. После отречения Эдуарда глаза Уоллис еще долго не просыхали от горьких слез. Но на людях, как и прежде, она старалась высоко держать голову, делая вид, что даже такому, казалось бы, самому безнадежному повороту событий не удалось сломить ее дух благодаря тому, что в жилах ее течет гордая кровь Уорфильдов и жизнелюбие Монтекки.
Эдуард тем временем после недолгого пребывания в Австрии собирался перебраться во Францию, где герцог Вестминстерский любезно предоставил ему свое имение в Нормандии. Однако как только личные советники узнали о планах бывшего короля, они сразу же попытались отговорить его от этого плана, так как теперь Эдуарду до окончания бракоразводного процесса Уоллис категорически нельзя было с ней видеться, и их нахождение в одной стране, пусть даже в разных концах, могло усугубить ситуацию и затянуть принятие решения судьями. По сути, это было абсурднейшим требованием, учитывая то, что Эдуард объявил о своей любви к Уоллис на весь мир и уже не было смысла скрывать отношения. Но таковы были правила. Несмотря на статус, даже бывшим монархам приходилось следовать нелепым процессуальным правилам. Влюбленным пришлось смириться и оставаться вдали друг от друга на протяжении последующих шести месяцев.
За все это время не проходило и дня, чтобы Уоллис и Эдуард не общались друг с другом, будь то длинные письма или частые телефонные разговоры. Они старались быть вместе даже в своем одиночестве. Связь по телефону была ужасной, приходилось буквально кричать в трубку, чтобы быть услышанными. Разговоры то и дело прерывались, и вместо Эдуарда на связи оказывались французские операторы, которых Уоллис на плохом французском просила вновь соединить ее с ним. Американке не доставало словарного запаса, чтобы быть понятой, и приходилось звать Кэтрин на помощь, которая бегло объясняла диспетчерам, что от них требуется.
Громоздкий телефон Роджерсов стоял практически в самом центре дома – в гостиной на первом этаже, откуда Уоллис было слышно на весь особняк. Эдуард имел привычку звонить около семи часов вечера, что совпадало с ужином в доме Роджерсов. Из-за этого им пришлось изменить обычный распорядок дня так, чтобы при разговоре по телефону Уоллис никто не мешал.
В выступлении по радио Эдуард во всеуслышание объявил о готовности служить новому королю Великобритании, сразу определив этим собственное положение. Он надеялся, что по прошествии времени сможет вернуться в Англию, где они с Уоллис начнут все сначала, будут иметь свой дом, крепкую семью, возможно, детей. И тем сложнее ему было шаг за шагом осознавать, что в кругу королевской семьи он был нежеланным гостем. Пришло горькое понимание того, что за спиной опускался тяжелый занавес, отделявший его от прошлого – того прошлого, у которого не было будущего.
Весна 1937 года незаметно пришла на юг Франции. Уже в начале марта сладостный запах цветущей мимозы наполнял воздух по всей округе. В ту пору Уоллис развернула масштабные приготовления к свадьбе. Это был третий брак, но она готовилась к нему так, будто в первый раз выходила замуж. Все должно было быть идеально: платье, цветы, праздничный стол…
Уоллис и Эдуард решили, что лучшего места для свадебной церемонии, чем Франция, не найти. Во-первых, они поняли, что французы имеют особое отношение к частной жизни каждого гражданина и не станут вмешиваться в их дела, и, во-вторых, это была именно та страна, в которой они могли сыграть свадьбу с той роскошью, с какой хотели, не боясь косых взглядов и осуждения, – хотя оба этих убеждения на деле не оправдались. Единственным смущающим обстоятельством для них была вездесущая пресса, старавшаяся выжать все до последней капли из этой истории, породившей кучу сплетен и скандалов. Поэтому одним из главных требований при выборе места для проведения бракосочетания была уединенность и закрытость от непрошенных гостей.
Многие из друзей Уоллис во Франции, узнав о готовящемся мероприятии, предложили свои виллы для торжества, считая это огромной честью для себя. Но Эдуард настаивал на том, чтобы место было первозданно-романтичным и обладало таким шармом, который бы подчеркнул историю их любви. Перед Уоллис встала непростая задача воплощения всех этих условий для исполнения желаний бывшего монарха, собиравшегося вступить в брак, в отличие от нее, в первый раз. Личный помощник Эдуарда, Фрути Меткальфе, в те дни даже сделал запись в дневнике: “Герцог Виндзорский стал совершенно чужим – он постоянно говорит по-немецки. Единственная его цель сейчас – соединить свою и ее жизни воедино. Я никого и никогда не видел таким влюбленным…”
Выбор пал на изящную белоснежную виллу Шато де ля Кру
[114], расположенную в пяти милях от Канн, которая сыграет потом немалую роль в жизни Уоллис и Эдуарда. По иронии судьбы она принадлежала бывшему британскому газетному магнату сэру Померою Бартону. И все бы прошло там, если бы в последний момент Герману Роджерсу не написал пронацистски настроенный миллионер американо-французского происхождения Шарль Бидо с предложением провести торжество у него. Не исключено, что это было подстроено Адольфом Гитлером, чтобы, наконец, заманить наивного Эдуарда в свои сети.
Особняк Бидо Шато де Канде
[115] располагался в центральной части Франции, что, по мнению брата Эдуарда, короля Георга VI, было лучшим вариантом, чем Шато де ля Кру, так как имение находилось вдали от азартной Ривьеры, славившейся казино, где любило отдыхать высшее британское общество. Считается, что Георгу было ни к чему, чтобы его двор каким-либо образом пересекался с только что отрекшимся монархом, – хотя более вероятно, что это была не королевская, а правительственная инициатива, которой Георг просто не мог противостоять.
