– Трус? – переспросил я, не веря своим ушам. Лена попала мне в самое больное место. – Лена, колядовать ходит только малышня сопливая. А я не хочу!
Глаза у Лены стали как щелки, и смотрела она не на меня, а мне за спину.
– Если тебе больше нравится сидеть на попе ровно, играть на пианино и рассматривать картины – ради бога, – отчеканила Лена холодно. – Это твоя жизнь. Лично я собираюсь пойти проверить урожайные места, пока не набежали черт-те кто и все не сгребли.
Повернулась и ушла.
Я стоял посреди комнаты, раскаивался и злился одновременно. В конце концов я схватил простыню и ринулся за Леной.
– Ладно, – сказал я и обернул плечи простыней.
Лена смотрела сердито, на улице смеркалось.
– Ты, что ли, серьезно будешь ангелом?
– Я пока оденусь ангелом. А на дороге стану привидением.
Вторую простыню – для нее – я тоже захватил.
Внизу на кухне рядом с Лениной лужей растеклись еще две: папа с дедом оттаивали после похода к морю.
– Как прекрасна земля! – лаконично приветствовала их Лена и, будто настоящий ангел, сделала книксен.
– Даже не думайте, – сказал папа. – Сегодня никто никуда не идет. По радио передали штормовое предупреждение. Просят не выходить из дому без крайней необходимости.
– У меня точно крайняя необходимость, – сказала Лена, когда папа с дедом ушли переодеваться. – Мне нужно пополнить запасы сладостей.
Стараясь не шуметь, я достал из кладовки непромокаемую сумку-холодильник, и мы выскользнули за дверь.
Ангелы бури и шторма
Идею с привидениями пришлось оставить сразу. Чтобы простыню не сорвало с головы, ее надо было бы приколотить к земле колышками от палатки. А как тогда идти? Так что выбора не осталось – пришлось обмотаться простынями, обхватить себя руками и изо всех сил косить под ангелов.
– Шторм и проливной дождь! – вопила Лена. – Ура! Настоящая рождественская погодка!
А я шел и травил себе душу ее словами о Кае-Томми. Со злостью подставлял лицо дождю и шагал, борясь с ветром.
Начали мы с дяди Тора.
– Вы ненормальные, да?! А ну марш домой немедленно! – завопил он, когда из распахнутой двери его окатило дождем, ветром и «Прекрасной землей».
– Не спеши, – сказала Лена и открыла сумку. – Нам надо хотя бы дно закрыть.
Дядька скривился, но кинул нам несколько ирисок и убежал в дом.
По-хорошему надо было возвращаться домой, но что там делать? Сидеть смотреть на картину Биргитты? Ходить на цыпочках вокруг мамы?
Мы укрылись за стеной сеновала и коротко посовещались. Рядом с пристанью целый квартал домов, доверху забитых сладостями. Ходу туда всего четверть часа, а соперников и конкурентов у нас в такую погоду точно нет.
– Только представь, как мы позвоним в дверь Кая-Томми, – сказала Лена. – Какая у него сделается рожа, когда он поймет, что мы прошерстили уже всю округу, пока он чинно сидит дома и ждет у моря погоды, типа снега и снегирей.
Я сердито сжал ручки сумки-холодильника.
– Вперед! – сказал я твердо и сурово.
А на улице оказалось круто! Мы почти летели над землей в попутном ветре; уличные фонари раскачивались, будто качели, в их шатком свете плясали большие лохматые тени елок, стоящих вдоль дороги. Мы поравнялись с домом Эллисив, я уж изготовился к «Счастливому Рождеству», но Лена сказала – нет, сначала дома у пристани.
– А сюда зайдем на обратном пути! – крикнула она.
На последнем мысу перед пристанью мы услышали рев моря. Капли, стекавшие по лицу, были солеными на вкус. Непогода сгущалась. То и дело казалось, что ветер обнимает тебя за пояс и тащит вперед по дороге.
– Будем петь «В Вифлееме младенец родился», она короче всех! – крикнула Лена и припустила в сторону домов.
С дико скакавшей на плечах простыней она была похожа на взбесившуюся самоходную сушилку.
Двери нам открывали с перекошенным от ужаса лицом. Лена сказала, что оторопь хозяев нам на руку, сладостей дают больше. Мы едва успевали упихивать все в сумку, столько нам давали.
– Это, конечно, крутые ребята из Щепки-Матильды, кто ж еще, – сказал Коре-Рупор и вручил каждому по огромной плитке молочного шоколада. – А теперь айда домой – и Ларсу привет.
Но мы не могли уйти домой, не зайдя к Каю-Томми.
У них не дом, а картинка из американского кино. Даже колонны есть. И в саду полощется на ветру тысяча рождественских гирлянд, точно не меньше.
Нам открыл его брат. Тот самый, футбольный гений. Голубая отутюженная рубашка сидела в облипку, и он откинул челку со лба типичным жестом Кая-Томми. Я представил его себе в футбольной форме. Минда наверняка лишилась бы чувств от подобного зрелища. Неужели Кай-Томми тоже станет таким через пару лет? И поэтому Биргитта неровно дышит к нему?
Я уныло опустил голову и уставился на свои ботинки, торчавшие из-под простыни, но Лена в упор смотрела на брата и пела «В Вифлееме младенец родился» так громко, что стены покачивались.
Посреди песни позади брата возник Кай-Томми. Какую-то секунду он смотрел на нас с ужасом, не веря своим глазам, но потом справился с собой и надел на лицо обычную презрительную ухмылку – мол, таких идиотов, как мы, еще поискать.
Подтянулись родители. Мама в красном рождественском платье и Ивар в строгом костюме – а-ля английский менеджер. Последняя Ленина «аллилуйя» под взглядом тренера прозвучала тише. Но когда мама принесла двух огромных шоколадных ниссе, Лена мельком взглянула на сумку-холодильник и заявила:
– Трилле, придется сунуть их в карманы. Сумка забита.
Когда мы закрывали за собой дверь, из прихожей слышался возмущенный голос Кая-Томми:
– Почему им можно, а мне нельзя?
И слова его мамы:
– Не могу поверить, что у них есть родители.
Я слегка позлорадствовал.
– Все, Лена, пошли домой.
Ветер и дождь пробрались под одежду, и сопротивляться холоду стало невозможно. Я уже не сердился, но устал и раскис. Идти против ветра – это вам не лететь с попутным. Ты упираешься в живую стену. Даже дышать трудно. Проще всего идти боком вперед, сжавшись и прикрывая лицо рукой.
