Я плюхнулся рядом и прикрыл нам ноги пятнистой зелено-коричневой накидкой. Никто из нас не проронил ни слова. Мы мрачно и неотрывно смотрели на курятник.
И вдруг – всего через полчаса – оттуда донесся звук! И что-то там зашевелилось!
Лена схватила ружье и выстрелила.
– А-а-а-а! Да какого!..
Посреди курятника поднялась на ноги огромная фигура.
– Сушки соленые! – пискнула Лена. – Я подстрелила Рейдара…
– Лена?! Трилле?!
Мы во все лопатки рванули через поле, раскисшая земля чавкала в темноте под ногами.
– Прячемся в катере, – просипела Лена. – И запираемся изнутри.
Она уже бежала к плавучей пристани у мола, где «Тролль» остался ночевать на воде впервые после бури.
Мы ввалились на борт и заперлись в каюте.
Некоторое время мы молча стояли в темноте и прислушивались. Папа крикнул что-то сердито, потом еще, потом стало тихо.
Я заполз в койку и улегся. Запахи и звуки напоминали о лете, море, деде и покое. Это было как вернуться в старое королевство, из которого уехал. Я смертельно устал и закрыл глаза.
В темноте было слышно, что Лена обшаривает шкаф. Потом она принесла мне печенье.
– Наверняка у него срок годности вышел до нашего рождения, – сказала она, засовывая печенье в рот. – А одеяло тут есть?
Сколько раз мы с Леной сидели вот так и болтали обо всем на свете?! Сейчас мы оба молчали. Мы слышали, как плещет за стеной море, и думали каждый о своем, пока темнота неспешно стирала остатки дня.
– Все, мне пора домой, – сказала Лена, клацая зубами от холода. – Я не могу позволить себе цистит в разгар тренировок.
Она взяла ружье наизготовку и открыла дверь каюты. Она же не собирается опять стрелять в моего папу?
– Я еще тут побуду, – пробормотал я.
Натягивая на себя нагретое Лениным теплом одеяло, я успел с надеждой подумать, что вдруг мне тоже удастся подхватить цистит. И заснул под шелест дождя и плеск волн.
Дед, море и я
Я мог бы разобидеться, потому что ни мама, ни папа не заметили, что я не ночую дома, и хватились меня только утром. Слишком нас много в семействе Даниельсен Уттергорд. У папы болел подстреленный зад, Ингер кричала весь вечер, каждый из родителей думал, что другой заходил ко мне пожелать спокойной ночи.
А я лежал в дедовом катере, натянув одеяло на голову, и спал.
Когда я проснулся, «Тролль» качался совершенно иначе, и тарахтел мотор. Я сел, ничего не понимая. Серый рассветный свет падал в дверь каюты, а на палубе маячил дедов комбинезон. Неужели уже утро? Дед говорил по телефону. Разговор меня и разбудил. Дед всегда держит телефон подальше от уха, как будто это краб и того гляди вцепится в него.
– А-а? – кричал дед. – Нет, Трилле не со мной.
Я готов был вылезти на палубу, но дед уже закончил разговор:
– Слушай, Рейдар, я не могу говорить, у меня полперемета в море. Позвони, когда Трилле найдется.
Он нажал отбой и зашвырнул телефон в каюту. Тот приземлился рядом со мной. Кишки опять свело в узел. Я вспомнил взгляд Биргитты, когда дед прикончил курицу. И как издевательски морщит нос Кай-Томми при виде меня. От одной мысли о школе меня чуть не вывернуло. Одеревеневшими пальцами я взял дедов телефон и написал папе эсэмэску: «Я на борту. Прости, что подстрелили тебя».
Я выключил телефон и снова закутался в одеяло. Я чувствовал себя кутенком. Ясно представлял, как разозлился папа, прочитав сообщение. Но мне было до лампочки. Пусть ругаются сколько хотят. Я больше не могу.
Толчки «Тролля» чередовались с толчками сердца. Я подвернул одеяло поплотнее и снова заснул. Хотелось ни о чем не думать.
Проснулся я через несколько часов. Резко. От крика: кто-то кричал!
Я много слышал, как люди кричат. Лена переходит на крик то и дело, да и в моей семье все любят повопить. Но я никогда не слышал, чтобы кричал дед. И поэтому не сразу понял, что это за звук. А когда понял, сердце ухнуло вниз, как горная лавина.
Я отбросил одеяло и высунулся на палубу. Свет ослепил меня. Палуба была залита рыбьей кровью, а дед стоял согнувшись у бобины с переметом. Потом он закричал. И я все понял. Его руку затянуло в механизм. И кровь на палубе была не рыбьей.
– Деда! – крикнул я. И увидел, как он вздрогнул, услышав мой голос:
– Трилле?!
Повернуться он не мог. Я потянулся и выключил лебедку.
– Но-ож, – простонал дед. – На полу… Перережь… перемет…
Нож, нож… куда он задевался? Руки обшаривали палубу, всю в крови и дождевой воде. Наконец я отыскал его под тазом.
– Нашел! – крикнул я.
Дед не ответил. Я испугался, что он потерял сознание, но он кивнул на перемет.
Веревка уходила отвесно в воду. И кто-то тянул ее вниз со страшной силой.
Я перегнулся через борт и увидел зрелище, которого никогда не забуду: рядом с катером в воде лежало чудовище. Огромное белое брюхо размером с наш «Тролль» просвечивало сквозь воду.
Палтус изогнулся. Он все еще висел на крючке и изо всех сил старался сорваться с него. Катер сотрясался.
– Дед… – шепнул я.
Гигантская рыбина тянула и тянула веревку, чтобы отвязаться и снова уйти в черную глубину. Неужели бывают такие огромные рыбы?
Я повернулся к деду. Он был совсем серый и только кивнул коротко.
Я перерезал веревку. Натяжение ослабло.
Громадина-рыба ушла под воду, дед осел на палубу.
Геройский поступок
До этого дня все было понарошку. Что бы я ни натворил, рядом был взрослый и все исправлял. Но в этот день единственный взрослый лежал на палубе без чувств, истекая кровью. Вокруг было бескрайнее беспокойное море. Я мог костерить жизнь как угодно – никто меня не услышит. Мы остались вдвоем – я, Трилле Даниельсен Уттергорд, и море.
Не знаю, сколько времени я простоял с ножом в руке, ничего не делая. Но в конце концов внутренний Трилле крепко дал мне пинка. Надо немедленно доставить деда на сушу!
Я мгновенно стащил с себя свитер и сделал из белой футболки жгут на покалеченную дедову руку. Потом метнулся в каюту, схватил старую простыню и намотал ее сверху. Дедова рука стала похожа на шар. Я подумал, не спустить ли деда в каюту, но понял, что не справлюсь, и притащил все одеяла из каюты наверх. Два подсунул под него, а двумя накрыл.
