Мне не нравилось то, как они смотрели на Бэнкс. Так, словно имели больше прав на ее внимание.
Но, полагаю, любой захотел бы привлечь внимание такой красивой женщины, как Ник.
Увидев ее сегодня в этом платье, я оказался на грани полной потери контроля. На протяжении всей церемонии пребывал в состоянии войны с самим собой. Бэнкс многое прятала под своей одеждой, но это свадебное платье определенно выставило все напоказ. Гладкую кожу, невероятно соблазнительные формы…
Ее волосы, макияж… Я не знал, зачем Бэнкс так прихорошилась. Хотя и не думал, что она сделала это для меня.
Дверь открылась, и девушка снова вошла в столовую. Сейчас она выглядела немного спокойнее.
Мы посмотрели друг другу в глаза, и я ощутил острую нужду в ней. Мне был необходим шанс исправить то, во что превратился сегодняшний день, и начать заботиться о ней.
Но я не заслужил Бэнкс. Что бы она ни сделала, как бы меня ни ранил ее выбор, сегодня я силой привел девушку к алтарю, точно так же, как лишил ее невинности в «Понтифике». Ей нужна передышка.
Я указал на стол, чтобы Бэнкс села и поужинала.
Поставив миску перед собой, она подняла вилку, но остановилась, заметив палочки, лежавшие на моей миске сверху.
Девушка нашла еще одну пару и отложила вилку в сторону. Естественно, она решила использовать их не ради интереса. Я дал ей вилку, но упрямая натура Бэнкс запротестовала. Никто не мог указывать ей, что она способна или не способна делать. Проблема заключалась в моем предположении, будто она захочет есть вилкой.
Бэнкс пыталась удержать палочки пальцами, но они постоянно выскальзывали.
Я подошел к ней и протянул руку.
– Вот так.
Проигнорировав ее сердитый взгляд, я забрал палочки и зафиксировал между указательным и средним пальцами, используя нижнюю для опоры, а верхнюю для управления. Потом широко развел их и подцепил кусочек капусты.
– Я сама могу, – воскликнула Бэнкс, выхватив палочки из моей руки.
И у нее получилось. После нескольких попыток она приноровилась и уже скоро, хоть и не очень уверенно, брала еду и отправляла себе в рот. Ее узкое платиновое кольцо поблескивало в мягком свете люстры. Уже успокоившись, я почувствовал укол вины. На пальце Бэнкс должен красоваться бриллиант.
– Они называются хаши, – произнес я, указав на палочки. – По-японски.
Подняв маленькую керамическую подставку, поставил перед ней.
– А это хашиоки. Ты можешь положить на нее узкие концы палочек. Или, – подметил я, кивнув на свою тарелку, – сверху на миску. Но их нельзя оставлять в еде или перекрещивать.
– Почему?
– Потому что это… грубо, – ответил я. Были и другие причины, связанные с мертвыми людьми, подношениями богам и традициями, но чутье мне подсказывало, что мои поучения лишь спровоцируют ее бунтарство.
Я вернулся на свое место, предоставив Бэнкс возможность поесть. Голова шла кругом. Мне повезет, если получится уснуть сегодня.
Нужно было найти комнаты для парней, дежуривших снаружи, и назначить им зарплату. А также придумать, чем они будут заниматься, черт побери.
Еще мне предстояло вернуться в «Сэнсо» для встречи со страховым агентом, чтобы решить, каков будет следующий шаг. Откроемся ли мы заново?
А затем встретиться с родителями. Вообще-то удивительно, что они не названивали мне сейчас. Если мать и отец пока не слышали о моей женитьбе, то скоро услышат. Как ни странно, я ни о чем не жалел, ведь всегда не любил пояснять свои действия. Наверное потому, что не мог их объяснить.
А завтра наступит Ночь Дьявола. Мы до сих пор не выяснили, где прячется Дэймон, так что он может опередить нас. Или ничего не произойдет. Возможно, Рика права, и он всего лишь водит нас за нос.
Но мне все равно нужно разобраться с ним. Я не смогу спокойно жить дальше с этой тяжелой ношей. Думаю, будет лучше собрать всех здесь на ночь и устроить локдаун
[15].
Доев свою порцию, Бэнкс заглянула в большое блюдо в поисках добавки. Я улыбнулся. Мне нравилось, что она явно наслаждалась моей стряпней, стейками и всем остальным.
Девушка наклонила блюдо и переложила палочками остатки лапши в свою миску. Тихо засмеявшись, я закрыл глаза.
Она только что нарушила три правила этикета. У моего отца пар из ушей повалил бы, увидь он это.
А я лишь любовался ее лицом, сходя с ума от вида этих алых губ. Бэнкс действительно была великолепна.
– Красивое платье, – заметил я. – Откуда оно у тебя?
Дожевав, она ответила, не глядя на меня:
– Марина, повариха Гэбриэла, сшила его, когда мне было шестнадцать.
Напоминание о том, что Гэбриэл приходился ей отцом, снова повергло меня в шок. В голове по-прежнему роилась масса вопросов.
– Отец устраивал вечеринку, – пояснила Бэнкс, – и Марина подумала, что он может позволить мне прийти, если… если я буду достаточно красиво выглядеть.
Достаточно красиво?
– Ты пошла?
Она покачала головой.
– Я нарядилась, сделала прическу и накрасила губы. Но Дэймон не пустил меня, заставил остаться в его комнате.
Девушка едва слышно засмеялась, делая вид, что это вовсе не эгоизм, однако…
Собственничество допустимо в спальне. А если оно мешает жить человеку, которого ты якобы любишь – это ненормально.
Фрагменты головоломки начали складываться воедино. Как в ту Ночь Дьявола шесть лет назад, Дэймон запрещал ей даже разговаривать со мной. Как прислал тех парней, чтобы они ее забрали. Как Бэнкс всегда держалась на заднем плане – в исповедальне, на кладбище – подобно мышке, которая опасалась попасться кошке в лапы.
Как они с Дэймоном цеплялись друг за друга в «Понтифике». Она – единственная женщина на моей памяти, за которую он держался, словно за спасательный круг.
Учитывая все, что мне было известно об их родителях, взаимная привязанность Бэнкс и Дэймона больше не казалась мне удивительной. Они сами создали для себя семью из двух человек, где были любимы и защищены.
– Иди сюда, – произнес я, понизив голос до шепота.
Она прищурилась.
После того, что я сегодня устроил, Бэнкс имела полное право ненавидеть меня. Мы с Гэбриэлом тянули ее каждый на себя, словно какую-то вещь. Покидала ли она пределы Меридиан-Сити и Тандер-Бэй когда-нибудь? Закончила ли школу? Был ли у нее хотя бы один друг не из числа работников Гэбриэла?
Внезапно мне захотелось, чтобы все было по-настоящему. Я хотел показать Бэнкс мир.
– К черту его и твоего отца, – сказал я мягко. – К черту меня и те гадости, которые я наговорил.
