– Так почему мы не схватили скотину? – резко спросил Друз Тенникт.
– Следы очень тщательно заметаются, добрый Друз, – ответил Раутос. – Против нас играет гений.
Фыркнул сидящий на дальнем конце стола Хорул Риннесикт.
– Почему бы не начеканить еще монет, чтобы облегчить ситуацию?
– Можно, – ответил Раутос, – хотя и не так просто. Добыча шахт империи ограниченна. А помимо этого, спросите себя: что бы я сделал на месте саботажника при внезапном выпуске новых монет? Если бы вы желали хаоса в экономике, как бы вы поступили?
– Выбросил бы свой запас, – прорычал Барракта Илк, – и вызвал бы безудержную инфляцию. Мы потонем в ничего не стоящих монетах.
Раутос Хиванар кивнул:
– Я уверен, что наш вредитель не сможет долго прятаться. Ему – или ей – придется раскрыться. Нужно только ждать, какое предприятие рухнет первым – именно там обнаружится его – или ее – след.
– И тогда, – сказал Барракта, – в него вцепятся Патриотисты.
– И тут мы переходим ко второму вопросу. Как я понимаю, есть новости из Дрена. Подробностей я не знаю, но среди Патриотистов началось что-то, похожее на панику. Вчера вечером здесь, в Летерасе, произведено несколько беспрецедентных арестов…
Устер рассмеялся:
– Что беспрецедентного в том, что Патриотисты кого-то арестовывают?
– Начать с того, что среди арестованных – первая наложница.
За столом воцарилась тишина.
Раутос Хиванар откашлялся, чтобы в голосе не прозвучала ярость.
– Похоже, Карос Инвиктад действовал в спешке, что, как вам всем наверняка известно, ему несвойственно. В результате все пошло кувырком. Произошло столкновение, и внутри, и за пределами Вечного дома, между Патриотистами и тисте эдур.
– Проклятый идиот! – прогремел Барракта, грохнув кулаком по столу.
– Первая наложница, как я понимаю, мертва. Как и многие охранники – в основном в здании Патриотистов, и как минимум два телохранителя канцлера.
– Проклятый змей! Может, он, наконец, покончил с собой?
– Почти, Барракта, – кивнул Раутос. – Все очень тревожно – особенно нежелание Кароса Инвиктада сообщить, что в точности произошло. О серьезности событий мы судим по слуху, что Кароса избили до полусмерти. Подтвердить это я не могу, поскольку он не желает никого видеть.
– Раутос, – пробормотал Друз, – а нам не следует дистанцироваться от Патриотистов?
– Стоит подумать, – кивнул Раутос. – И следует начать некоторые приготовления. Тем временем, однако, Патриотисты нам необходимы, хотя я согласен, что они могут подвести в момент, когда нам понадобятся их услуги.
– Так наймите собственных людей, – сказал Барракта.
– Уже нанял.
В ответ на эти тихие слова присутствующие дружно закивали.
Устер Таран прокашлялся:
– Приношу извинения, Раутос. Вы действуете с обычной тщательностью.
– Я приветствую обсуждения, – сказал Раутос, снова подобрав платок и вытирая руки. – И даже споры. Иначе можно стать беспечным. А теперь необходимо оценить наши ресурсы, чтобы лучше понимать возможности для маневра…
На протяжении встречи Раутос снова и снова вытирал руки. Утром за один из причальных столбов у имения зацепился утопленник: раздувшееся и гниющее тело жадно объедали раки и угри. Случайность, но подобные происшествия производили все более серьезное впечатление, особенно в последние годы. Хотя Раутос не приближался, смотрел с верхнего яруса двора, осталось что-то, от чего руки казались липкими – осадок, от которого он не мог избавиться, как ни старался.
Глава десятая
Единый Бог выбрался – как марионетка на порванных нитях – из битвы. Еще один город разрушен, еще один народ вырезан – десятки тысяч. Кто среди нас, наблюдавших появление Бога, мог не прийти к выводу, что его охватило безумие? Ведь обладая всей силой созидания, он приносил только смерть и разрушение. Похититель жизни, Убийца и Жнец; его глаза, в которых только что горел огонь бессмысленной злобы, теперь были спокойны. Он ничего не знал. Он не мог объяснить кровь на своих руках. Он обращался к нам, а мы ничего не могли ответить.
Мы могли рыдать. Мы могли смеяться.
И выбрали смех.
Кабал, «Кредо Насмешников»
Давай поиграем, шептал ветер. И смеялся, легко шурша пылью и песком.
Вал уселся, прислушиваясь, на крошащийся камень, похожий формой на седло. Когда-то, возможно, это был алтарь, вывалившийся из какой-нибудь дыры в небе, – Худ знает, какие странные объекты падали из низких неприступных туч на протяжении его долгого, извилистого пути через этот жуткий мир. Причем порой слишком близко, и тогда уж приятного мало.
Да, вероятно, алтарь. Углубление, где примостилось его седалище, было по ощущениям слишком ровным, слишком симметричным для естественного. Однако он не думал о святотатстве – сюда ведь уходят умершие. А среди умерших порой и боги.
Так рассказал ему ветер – надоедливый попутчик; Вал уже привык к непринужденным откровениям, тихому шуршанию секретов и ласкающим объятиям. Когда он наткнулся на россыпь громадных костей, на вид не человеческих, а какого-то давно ушедшего бога, ветер, скользя по этим костям, проникая среди выступающих ребер и заползая через глазницы в пустой череп, прогудел некогда священное имя бога. Имена. Их было, похоже, очень много, ныне и вовеки звучащих во владениях ветра. Произносимых в завихрениях пыли только эхом.
Давай сыграем в игру.
Врат не существует. Да, ты видел их, знаю, но это ложь. Ее сложил твой разум, камень за камнем.
Потому что такие, как ты, любят границы. Пороги, барьеры, загородки. Вы думаете: чтобы попасть в одно место, нужно покинуть другое. Однако оглянись и увидишь. Никаких врат нет, мой друг.
Когда ты постигнешь это, когда мудрость посетит тебя, ты примкнешь ко мне. Плоть, окружающая тебя, – лишь твое тщеславие. Отвергни его, любимый. Однажды ты разрушил себя – и сделаешь это снова. Когда явится мудрость. Она еще не явилась?
Попытки ветра соблазнить, призывы сознательно принять разложение начинали раздражать. Зарычав, он поднялся.
На склоне слева, шагах в ста, растянулся скелет дракона. Что-то раздробило его ребра; мощные удары вмяли осколки внутрь. Кости выглядели странно: все они словно были залиты черным дымчатым стеклом. Стеклом, которое оплыло на землю и потекло холодными потоками по морщинам склона. Будто сама тающая плоть зверя каким-то образом остекленела.
То же самое он видел и на встреченных останках еще двух драконов.
Он стоял, блаженствуя в своем тщеславии – в онемении поясницы в ноющих от назойливого ветра ушах и в сухости горла, которая заставляла то и дело откашливаться.
