Музыкант отпил вина и вздохнул, сожалея о наложенных на себя узах верности и единобрачия. Он дал зарок вечной, до гроба, преданности супруге, поклявшись, что никогда не приласкает другую женщину и не примет чужой нежности сам.
Надежда на жизнь после смерти, таким образом, имела веские основания.
Бледная рука откинула клетчатый полог, и в помещение вошли двое: ковбой-гринго с волнистыми волосами, в запыленной одежде, коричневой шляпе, с револьвером на правом бедре и хмурым лицом и высокий светловолосый джентльмен с густыми усами под большим носом, в темно-синем костюме и симпатичном котелке.
Гости остановились под люстрой, но, заметив застывшие капли воска на каменном полу, отступили влево и огляделись.
К ним подошла Мариэтта.
– Джентльмены пришли встретиться с Охосом?
(Умберто с удовлетворением отметил, что она не забыла назвать его вымышленным именем.)
– Si, Señorita, – ответил высокий джентльмен и, сняв шляпу, слегка поклонился. – Nosotros queremos hablar con Ojos, por favor
[36].
Произношение его было безукоризненным.
Мариэтта указала на револьвер на бедре ковбоя.
– Ваша pistola. Дайте мне. Оружие здесь нельзя.
Ковбой еще раз оглядел бар, снова посмотрел на барменшу и поднял руки.
– Возьмите.
Женщина вынула оружие из кобуры.
– Попросите, когда будете уходить, я отдам. Я – Мариэтта. – Она опустила револьвер в карман бордового платья. – А теперь я веду вас к Охосу.
– Gracias, amiga, – сказал джентльмен.
Ковбой задумчиво кивнул.
Барменша провела американцев мимо каменного, отделанного плиткой бара, обогнула трех пьянчуг, что бросали ножи в доску, украшенную нарисованным голубым мелком рассерженным медведем, прошла под большой деревянной фигуркой странного языческого бога о трех головах, найденной хозяином в пустошах и повешенной на манер пиньяты
[37], мимо стола, за которым играли в шашки два старичка, между двумя скамьями с завсегдатаями, нетрезвыми голосами распевавшими припев из песни, исполненной два часа назад, и спустилась вниз по трем ступенькам в заднюю комнату, где и сидел мексиканец, на встречу с которым явились в Нуэва-Вида американцы.
Умберто поднялся и протянул пыльному ковбою руку.
– Я – Охос. А вы – Джон Лоуренс Плагфорд или его сын?
Ковбой пожал протянутую руку.
– Сын. Брент.
Пожимая руку, Умберто заметил промелькнувшее на лице гринго выражение то ли недоверия, то ли неприязни.
– Я Томас Уэстон, – представился джентльмен, в свою очередь протягивая руку.
Умберто пожал и ее и не заметил на лице второго гринго ни неприязни, ни недоверия.
– Me llamo Ojos.
Артист отпустил руку джентльмена и жестом указал гостям на мягкие стулья, окружавшие стол, украшенный красными, коричневыми и зелеными кафельными плитками.
– Пожалуйста, садитесь.
Американцы сели.
– Что вы хотели бы выпить? – осведомился Умберто.
– Ничего, – ответил ковбой.
Музыкант тоже сел.
– Я, с вашего позволения, все же выпью, поскольку вино уже налито.
Он уже понял, что Брент Плагфорд – человек не очень благовоспитанный.
Опустившись на стул, ковбой положил на стол шляпу, достал из-под бежевой рубахи потертый кошель на шнурке и стянул через голову.
– Ваше золото.
Умберто взял кошель, положил на стол, развязал, заглянул внутрь и увидел поблескивающие разнокалиберные самородки.
– Торговаться не будем, – сказал ковбой. – Это все, что у нас есть.
– Похоже, здесь ровно столько, сколько и было обещано в объявлении, – заметил музыкант.
– Можете положить на весы и убедиться, что все честно.
– Не думаю, что вы проделали такой путь только для того, чтобы обмануть меня на унцию золота.
– Я человек честный, – заявил ковбой как о всем известном факте. – А теперь расскажите о сестрах.
– Как я уже писал, мне известны две персоны, имевшие отношение к одной или обеим вашим сестрам. Девять недель…
– Как вы поняли, – с явным недоверием перебил артиста ковбой, – что эти двое мужчин знают моих сестер?
– Пожалуйста, позвольте мне рассказать небольшую историю, которая ответит на все ваши вопросы.
– Ладно, рассказывайте.
– Девять недель назад, навещая родственников в Мехико, я увидел на почте ваше объявление с предложением награды и вскоре после этого написал песню о пропавшей женщине.
– Вы написали песню о моих сестрах?
– Да.
Лицо ковбоя полыхнуло гневом. Джентльмен положил руку на плечо своему спутнику.
– Прошу прощения, если огорчил вас, – сказал Умберто.
Не в силах выдавить ни звука, ковбой молча кипел.
– Почему вы написали песню о них? – спросил джентльмен.
– Их история тронула меня. Хотя гринго-тексиканцы убили моего отца и отняли землю, по праву принадлежавшую Мексике, я думал об этих прекрасных и невинных женщинах, и… – Умберто покачал головой. – Я проникся сочувствием к ним. У меня самого две дочери… и я разозлился на мир, в котором не ценят, а похищают и оскверняют красоту. – Он подумал о своей роскошной красавице-кузине, Елене, исчезнувшей двадцать лет назад и считавшейся умершей. – Ваши сестры – не единственные женщины, пропавшие в этой стране.
Ковбой выразительно кивнул.
Лезвие пронзило правый глаз нарисованного голубым мелком медведя.
Умберто взглянул на пьяного метателя ножа и снова повернулся к гринго.
– Балладу я писал с тяжелым сердцем. По-английски ее название звучит так: «То, что нельзя украсть». – Он указал на футляр. – У меня особенная гитара, с четырьмя струнами. Я играю в таких вот барах и на улице. «То, что нельзя украсть» я исполнял много раз. Ближе к концу баллады есть строки с описанием одной из женщин в…
– Откуда вы узнали, как они выглядят? – спросил джентльмен.
– В объявлении были их фотографии.
– Продолжайте, – сказал ковбой.
– Ближе к концу баллады есть строки описания одной из женщин в подробностях. Нарисовав портрет, я зову ее по имени. – Умберто вдохнул и душераздирающе пропел вибрирующим голосом: – Иветта!
