– Отправляйтесь в город.
Удивленный столь безапелляционным распоряжением, Натаниэль опустил руку в карман брюк, достал часы и щелкнул кнопкой. Серебряные стрелки тускло мелькнули в усталых голубых глазах.
– Сейчас десять минут второго ночи.
Необъятный силуэт навис над догорающим костром.
– Большинство мексов ложатся поздно.
Подошедший ковбой положил добычу перед костром.
– Поэтому и отсыпаются потом после полудня.
Щеголь посмотрел на мешок тюленьей кожи и нахмурился, словно был родителем убитого и освежеванного животного.
– Этого должно хватить для роли, – добавил Брент.
Стромлер заглянул в мешок и вынул лакированную шкатулку. В свете пламени блеснули три капли крови, застывшие на крышке божьими коровками, однако высокий джентльмен из Мичигана оставил кровавые отметины без комментариев.
– Там защелка. – Брент вытянул указательный палец.
Натаниэль нажал латунную кнопку, оттянул скобу и поднял крышку.
Внутри, на мягкой фиолетовой обивке, лежали золотые и серебряные монеты, большая черная книга и бумажные деньги.
Джон Лоуренс вынул из шкатулки и поднес к лицу книгу.
– Библия? – спросил Брент.
Старик кивнул.
– Отдашь Иветте?
– Она на испанском. – Плагфорд-старший швырнул священную книгу в огонь. Страницы покоробились, выспыхнули, съежились и почернели.
Брент не был человеком религиозным, но при виде горящей в яме Библии ему стало не по себе.
Шкатулку накрыла тень. Длинный.
– Используйте монеты.
Щеголь поднял голову.
– Банкноты имеют большее достоинство, и богачи пользуются ими чаще.
– Бумажные деньги печатают в тысяче местных банков, каждая уникальна, и их легче распознать. Монет же в обращении великое множество, и распространены они повсюду вплоть до Китая.
– Понимаю. – Высокий джентльмен из Мичигана зевнул, кивнул и посмотрел на Штукаря. – Будьте любезны, пока я займусь туалетом, отложите монеты по десять и двадцать песо.
– Конечно, – согласился негр.
Щеголь поднялся и потянулся.
– Мистер Стромлер, – обратился к нему Брент. – Глубокие Озера сопроводит вас в город и подождет скрытно у клуба, пока вы будете обхаживать Менендеса и Бонито. Если пойдете куда-то еще, в какое-то другое место, он проследует за вами, а потом поставит в известность нас. – Высокий джентльмен слушал Брента с некоторым сомнением. – Как только вы опознаете сестер… Вы ведь изучили фотографии и знаете, как они выглядят?
– Да.
– Опознав сестер, вы – где бы ни находились – выходите на улицу, роняете шляпу и чешете нос. Это будет ваш сигнал. Получив сигнал, Глубокие Озера, в свою очередь, пошлет сигнал нам, и мы тут же приедем.
– И что потом? – осведомился Щеголь.
– Глубокие Озера укроет вас, а потом вы расскажете нам, что видели и где наши девочки.
– Что будет потом, когда я выполню свои обязательства?
– Дадите нам нужные сведения – и можете возвращаться домой. Если вас вынудят оставить лошадь, мы приведем ее и снабдим вас водой на обратную дорогу. – Брент взглянул на Длинного. – Все правильно, да? Все как мы обсуждали?
– Для начала, – заметил стрелок. – План спасения я выработаю, когда узнаю детали.
Брент снова повернулся к Щеголю.
– Идите. Приоденьтесь и отправляйтесь. Сестры ждут.
Глава 11. Две колыбельные
Детский кулачок постучал в дверь спальни, и тоненький голосок несмело спросил:
– ¿Padre?
[41]
Пребывавший там, откуда десять лет назад появилась на свет стучавшая, Умберто оторвал взгляд от разгоряченного лица Патрисии и повернулся к двери.
– Dos minutos, por favor
[42].
– Si, – ответила младшая дочь, Эстрелита.
Умберто сильно сомневался, что самому удастся достичь кульминации в оставшееся время (за сорок перевалило давным-давно), но вот вызвать соответствующую улыбку на лице Патрисии ему было определенно по силам. Для этого даже не пришлось представлять на ее месте сладенькую барменшу Мариэтту, которая, впрочем, не заставила себя ждать и явилась непрошеной, чем поспособствовала внезапной разрядке, одновременно резкой и мягкой, как текила, приготовленная из особой голубой агавы, растущей в Гуанахуато.
Артист поднялся, накрыл получившую свое жену теплым одеялом, поцеловал в нос и отпер дверь, которую запирал лишь тогда, когда они с Патрисией отвлекались на романтические дела.
В коридоре стояла Эстрелита, звездочка
[43]. Большие глаза были широко открыты от страха, и музыкант, даже не спрашивая, понял, что ее напугал кошмар.
Умберто переступил порог, притворил дверь спальни и спросил дочь, не хочет ли она послушать колыбельную.
Эстрелита обдумала предложение.
– Dos cantos
[44].
– No.
Умберто согласился бы исполнить для нее и две (дочь была его самым обожаемым слушателем и обладала более богатым воображением, чем любой взрослый), но часы показывали полвторого ночи, и он понимал, что должен отказать.
– Un canto solamente
[45].
Десятилетняя девочка, в немалой степени унаследовавшая от своей матери переговорные навыки, заявила, что согласна пойти на уступки и примет полторы песни.
Качая головой, артист объяснил, что каждая песня – это история, и рассказывать ее до́лжно целиком либо не рассказывать никак. (Каждый раз, когда девочка засыпала, не дослушав колыбельную, Умберто неизменно заканчивал ее на следующий день.)
Эстрелита попросила исполнить «Приверженцы святого Педро». (Эта пространная баллада отличалась тем, что была вдвое длиннее обычной песни.)
– Si. – Умберто прекрасно понимал, что коварная малышка перехитрила его. Взяв дочурку за руку, он подошел к ореховому крючку, на котором висел футляр, и достал уникальный инструмент, который обожал если и не так, как жену и двух своих девочек, то уж наверняка больше, чем любую из своих тетушек или племянниц.
Идя по коридору, отец и дочь миновали костыли Анны и вошли в пристройку, добавленную к дому во время второй беременности Патрисии.
