– Por favor, mi amor
[80]. – Мариэтта прижалась грудями к спине Умберто; ладони скользнули по его животу, сильные пальцы переплелись и сдавили.
Верный семьянин, он решительно отстранился.
Барменша сказала, что смотрит его выступления почти двадцать лет.
Увеличив расстояние между собой и соблазном, Умберто поблагодарил за поддержку и заботу. Мариэтта призналась, что всю жизнь хотела делить с ним ложе.
Держась на дистанции в пять ярдов, Умберто объяснил, что верен жене.
– No. – Он добавил, что даже один опрометчивый поступок нарушит брачный обет.
Отвергнутая Мариэтта сказала, что музыкант – образцовый во всех отношениях мужчина.
Коснувшись указательным пальцем лысины, Умберто ответил, что не лишен изъяна.
Мариэтта рассмеялась.
– Por favor, vuelve dentro de la barra
[81].
Умберто поблагодарил женщину, но отклонил приглашение и сказал, что намерен пойти домой и побыть с семьей, пока жена и дочери не легли еще спать.
Барменша поцеловала его в левую щеку, предъявила круглые ягодицы и вернулась в бар, откинув клетчатый полог.
Умберто же направился домой, размышляя о чудесных сокровищах, от коих добровольно отказался.
* * *
Построенный музыкантом шестнадцать лет назад, дом оказался достаточно крепким и прочным – и не изменился с тех пор. Память о настойчивых объятьях и поцелуях Мариэтты волновала кровь, как третья чашка кофе, и он решил прогуляться у дома и, может быть, сбросить избыток энергии.
На шестом круге по залитой лунным светом орбите артист остановился у деревянных качелей, которые вместе со своими кузенами, Пабло и Паблито, соорудил на третий день рождения Анны, перед тем как стало окончательно ясно, что без костылей ей не обойтись до конца дней.
Пятидесятичетырехлетний мужчина сел на болтающуюся скамеечку, достал раздавленные часы и качнулся вперед, наблюдая, как ломается отражение луны в потрескавшемся стекле.
Время шло, пусть этого и не признавали замершие навсегда стрелки.
Умберто убрал в карман часы, поднялся, взял гитарку и неслышно вошел в притихший дом. Его встретили восхитительные ароматы свиного окорока и жареного перца. Голодный музыкант направился к кухне по застеленному плетеными ковриками полу.
– Papa.
Умберто устремил взгляд вперед, в самый конец длинного и темного сквозного коридора. Все выходящие в него двери были закрыты, кроме последней, из комнаты, в которой спала младшая дочь.
– Papa.
В самом тембре голоса, в настойчивости, с которой обращалась к нему Эстрелита, было что-то непривычное, и Умберто ощутил холодок тревоги.
Положив инструмент, он шагнул к ружейной стойке, чтобы взять винтовку. Но оружия на месте не было, и внутри затянулся узел.
Эстрелита пискнула.
Умберто выхватил из футляра гитарку и, держа ее за гриф, как топор, поспешил в конец коридора.
– Стой на месте, или я убью их всех.
Музыкант застыл на полушаге.
Единственная горящая свеча позволяла видеть черную одежду, поблескивающие стволы и резиновую голову высокого худощавого мужчины, сидящего на кровати. На полу у ног чужака лицом вниз лежали Патрисия, Анна и Эстрелита. Все были связаны по рукам и ногам и с кляпами во рту.
Умберто сковал ужас.
Высокая тень с резиновой головой навела один ствол на спину Эстрелиты, а другой – на левое бедро самого музыканта.
– Спокойно.
Его пальцы сдавили гриф.
– Я сделаю что хотите.
Одна из струн лопнула под длинным ногтем.
Патрисия, Анна и Эстрелита зашмыгали носами.
– Положи гитару.
Умберто положил инструмент на пол.
– Войди в комнату и закрой за собой дверь.
Музыкант незамедлительно подчинился.
Незваный гость указал стволом револьвера на дальний угол.
– Сядь на ту лошадку.
Умберто сел на игрушечного коня и оказался лицом к лицу с незнакомцем.
– У меня несколько вопросов. Ответишь коротко и честно. Понял?
– Понял. – Умберто посмотрел в стекла, скрывавшие глаза чужака, но увидел в них только белые отражения огонька свечи.
– Если солжешь или заставишь меня повторять вопрос, выстрелю в кого-то из баб.
Перед глазами поплыли круги.
– Ты понял?
Музыкант в ужасе кивнул.
– Понял. – Голос его прозвучал чуть громче шепота.
– Ты встречался вчера с двумя моими спутниками. Помнишь эту встречу?
– Да.
Распростертая на полу, Патрисия повернула голову в сторону мужа. Из разбитого носа щепкой торчал сломанный хрящ. Под правым глазом темнел синяк.
– Кто-либо из находящихся в этой комнате женщин знает имена моих товарищей?
– Нет.
– Ты называл их имена кому-то другому?
– Нет.
– Лжешь.
Каблук черного сапога опустился на ногу Анны.
Четырнадцатилетняя девочка вскрикнула и заворочалась.
Умберто вырвало вином на пол. Он зажмурился, сжал кулаки и напряг все силы, чтобы удержаться и не поддаться тем импульсам, которые могли погубить всю его семью.
– Открой глаза!
Умберто открыл глаза, и по щекам покатились слезы.
Гость с резиновой головой приставил дуло револьвера к правому уху Анны.
– ¡No! – Сердце Умберто остановилось. – ¡Por favor! Por…
– Кому ты назвал имена моих спутников?
– Никому! Клянусь, я не рассказывал никому.
– У тебя есть бумаги, где указаны их имена?
– Нет.
Ствол револьвера описал дугу, и черная дыра уставилась музыканту в лицо.
Жена и девочки на полу снова расплакались, и Умберто понял, что вот-вот умрет.
– Если я узнаю, что ты солгал мне, – предупредил незнакомец, – я убью твою жену и отдам твоих дочерей людям, которым нравится забавляться с девочками и калеками. – Призрак в черном поставил левый каблук на затылок Эстрелиты. – Ты сказал мне правду?
На неимоверно длинное мгновение Умберто забыл, как говорить.
– Да. Я никогда не вовлек бы в это дело невинных людей.
