Стыд не позволял мне сознаться в подлых деяниях, и в своем бредовом состоянии я изобретал неубедительные и непоследовательные истории с ограблениями, миссионерской работой, поездкой в Европу, чем зарабатывал новые и новые побои. Не стану в подробностях описывать свои страдания, потому что они заслужены и не идут ни в какое сравнение с тем, что выпало на твою долю.*
После этого твой брат распорядился, чтобы я перебрался из комнаты в кладовую.
Какое-то время спустя – полагаю, на следующий день после Рождества – меня привели встречать ковбоев, прибывших из Монтаны, дабы забрать обе-щанную плату и размять кулаки. Случилось так, что твой брат знал двоих из них по предыдущей ковбойской работе, и они обо всем договорились.
Мне выпало претерпеть еще одно насилие.
Затем ковбои отбыли, прихватив несколько моих зубов и все ценное, что нашлось в нашем доме, за исключением фонографа, подаренного твоим отцом в день нашей свадьбы.
Вскоре после Нового года, весело и шумно встреченного над и под кладовой, явился твой отец в сопровождении младшего брата и негра.
Брент без промедления усадил меня напротив них за стол, где я придумывал свои жалкие рецепты и бестолковые изобретения.
– Сэмюэль С. Апфилд Четвертый, – сказал твой отец, – я дал тебе свое разрешение перед Богом, когда ты попросил руку Иветты. Я привел ее и передал тебе. Уважь мое доверие и расскажи, что случилось с ней и Долорес, чтобы мы могли побыстрее найти их.
Я сознался.
Джон Лоуренс Плагфорд схватил меня за шею, перетащил через стол и наверняка вырвал бы мою голову из плеч, если б ему не помешали Брент, Стиви и негр. Меня тут же вернули в кладовую, где спрятали от твоего отца, обратившегося в истинного ангела гнева.
В тот же, а может, в какой-то иной вечер я очнулся и услышал разговор, который вели твой отец, твои братья и негр. Твой отец сказал:
– Пошли весточку Длинному Клэю и скажи, чтобы захватил Глубокие Озера. Пусть ждут нас в Шолдерстоуне. И пусть знают: работа будет грязная.
Меня переместили в еще меньшие апартаменты и повезли в Техас. Устрашающего вида тип по имени Длинный Клэй сказал твоей семье, что я могу пригодиться для обмена, и потому меня оставили в живых в качестве козыря. Только надежда посодействовать, пусть и в малейшей мере, твоему вызволению, удержала меня от попытки свести счеты с жизнью.
Неутомимо и самозабвенно твоя семья ищет тебя и твою сестру, и их любовь и преданность повергают меня в стыд.
Несколько раз за время пленения я видел тревожный сон, религиозное видение, которым хочу поделиться с тобой, пусть Редакторы наверняка перечеркнут его описание.
На согбенной спине через необъятную расщепленную пустыню несу я большой черный сундук. Под красным небом, сыплющим беспрестанно пепел, влачу тяжкое бремя и вдыхаю зловонные пары. Год за годом блуждаю я, пока не встречаю высокого сухощавого человека в черном одеянии и с камнями вместо глаз. Я спрашиваю, не видел ли он Иветту Апфилд, и он кивает – да, видел. Он вынимает камни из глазниц и вколачивает их мне в лицо, разрывая глазные яблоки, так что на мгновение я слепну.
Но камни теплеют, и постепенно вновь обретаю я силу зрения.
Я на холодной серой улице, что у нашего дома в Сан-Франциско. Тащу по лестнице черный сундук, переступаю порог и вижу тебя, спящую в постели. На тумбочке – ноты гимнов с твоими пометками лежат лицом вниз, и, протянув руку, чтобы перевернуть их, я понимаю, что являюсь тенью, призраком, духом, не живой плотью.
Я роняю ношу, и громкий стук пробуждает тебя от сна. Ты смотришь на черный сундук, поднимаешь крышку и видишь лежащего в нем человека. «Кто ты?» – спрашиваешь ты истерзанное тело Сэмюэля С. Апфилда IV. «Кто ты?»
Ты не узнаёшь меня, и я благодарен.
Не заслуживающий прощения и спасения, Человек, который был
Сэмюэлем С. Апфилдом IV.
Глава 8. Бога здесь нет
Иветта отложила письмо и подняла глаза. Молчаливые и серьезные, перед ней стояли двое – Брент и Штукарь. Спрашивать, не они ли те самые Редакторы, о которых упоминалось в письме, она не стала. Огромный, остававшийся без ответа вопрос высасывал воздух из ее легких и вызывал головокружение. Стены форта пульсировали, уши заложило, как бывает при быстром изменении давления.
– Он жив? – Задав вопрос, хормейстерша с горечью осознала, что ни тот, ни другой ответ не принесут радости ее сердцу.
– Жив, – кивнул Брент.
Сдерживая подступившую к горлу тошноту, Иветта отвернулась от брата, Штукаря и Долорес и отползла в дальний угол деревянного ложа.
– Хочешь увидеть его? – спросил ковбой.
Иветта не знала, что сказать. Благочестивый, благородный прелестный блондин, супругой которого она стала перед Богом и которого любила всей душой, исчез, растворился, столкнувшись с финансовым крахом, и превратился вдруг в тонущую крысу, отчаявшуюся, подлую, бездушную. Потрясенная, она прислонилась лбом к стылой каменной стене.
– Хочешь увидеть его? – повторил Брент.
Если Иветта и хотела чего-то, так только проскользнуть в какую-нибудь трещинку и исчезнуть.
– Он продал нас, чтобы нами пользовались, – и нами пользовались. И вот теперь ты – ходячий скелет, я – калека, отец мертв, и мы еще не добрались до дома. Будь все проклято! – Долорес хлопнула ладонью по дереву. – Ты ненавидишь его?
Иветта кивнула и почувствовала, как камень царапнул кожу.
– Конечно. Но и жалею тоже.
– Его не за что жалеть.
Спорить с сестрой хормейстерша не хотела.
– Пожалуйста, оставьте меня в покое.
– Знаю, ты милосердная христианка, – сказала Долорес, – но сейчас для милосердия не самое подходящее время.
– Вера – все, что у меня осталось, – ответила Иветта.
– Никакого бога здесь нет. А твой муж за тысячу миль и сто лет от границ прощения.
Слова сестры, полные осуждения и вместе с тем лицемерия, направили мысли Иветты в другую сторону. Хормейстерша отвернулась от стены и посмотрела Долорес в глаза.
– А как же папа?
Брент и Штукарь замерли.
– А он здесь при чем?
– Ты ведь любишь его, да?
– Конечно. – Взгляд Долорес метнулся к телу старика.
– Даже несмотря на то, что он нарушал закон?
– Иветта… – предупредил Брент.
– С твоим Сэмюэлем С. Апфилдом Четвертым это никак не связано! – бросила Долорес. – Папа растил нас и любил. Он был хорошим человеком.
