– Ангелочек?
– Да, папа?
– Можно войти?
– Да, конечно.
Дверь открылась, и на пороге предстал ее симпатичный широкоплечий отец, одетый в темно-синий костюм-тройку. Его тронутые серебром каштановые волосы были аккуратно расчесаны, а лицо, вымытое и выбритое лучшим цирюльником в Шолдерстоуне, сияло.
– Знаю, я уже говорил это в церкви, но в этом платье ты выглядишь потрясающе.
– Спасибо. Тебе костюм тоже к лицу.
– Скажу Штукарю – он выбирал. – Джон Лоуренс подошел к зеленому столу, на котором Долорес выполняла когда-то домашние задания, и положил руку на спинку стула. – Ничего, если я сяду?
– Ради бога.
Он поставил стул поближе к кровати, сел и переплел свои большие пальцы.
– Я понимаю, почему ты расстроилась. Нелегко видеть, как младшая сестра выходит замуж до тебя.
Долорес посмотрела в окно, на освещенную и украшенную гирляндами веранду ранчо Плагфордов, где продолжалось празднество. На свадебную церемонию – стать свидетелями того, как Иветта сменит фамилию на Апфилд – прибыли шесть десятков гостей, включая десяток приехавших из Сан-Франциско. Штукарь, в смокинге и цилиндре, и Стиви, в сером костюме, слегка тесноватом, спорили о чем-то возле нового фонографа, которому предстояло уехать вместе с новобрачными, но их слова, как и вообще шум веселящейся толпы, увязали в толстой стеклянной панели.
Джон Лоуренс взял старшую дочь за руку.
– Ты все еще молода и красива, и в тебе есть искра, что была у твоей матери. Такой, как ты, нет нужды беспокоиться из-за поисков мужчины. Твоя забота – выбрать человека, достойного тебя.
Отцовский комплимент лишь навеял на танцовщицу еще большую меланхолию.
– Я хотела выйти за Аарона.
Джон Лоуренс покачал головой.
– Найдешь получше.
– Не уверена.
– Найдешь. У меня нет ни малейших сомнений. – Отец приложился губами к руке дочери. – Ты найдешь своего мужчину. И он будет лучше Аарона Олдерса.
– Я не рассказывала тебе, почему он порвал со мной. На самом деле, ко мне это не имело никакого отношения, – призналась Долорес.
Лицо главы семейства будто окаменело.
– И к кому же это имело отношение?
В Северной Флориде у Аарона Олдерса был дядя, до которого дошли какие-то не самые приятные слухи об отце Долорес. Какие-то крохи информации попали к ее жениху, и он спросил у невесты, насколько они верны.
Танцовщица не смогла солгать; новости были приняты скверно.
– Я по-прежнему люблю тебя, – сказал Аарон, и глаза его заблестели от слез, – но не могу законным образом связать мою семью с твоей. – После долгой тяжелой паузы он добавил: – Знаю, ты не виновата, но факты остаются фактами, и если я не порву с тобой, дядя представит свои возражения моей семье.
Долорес так расстроилась, что даже не разозлилась, лишь кивнула и попросила жениха уйти. Об истинной причине разрыва помолвки она никогда и никому (кроме Брента) не рассказывала, и вот теперь, два года спустя, обнаружила, что все еще любит Аарона.
– Так к кому же? – повторил вопрос Джон Лоуренс, явно чувствовавший себя неуютно в ожидании ответа.
– Аарон нашел другую женщину. Она работала секретаршей на одном из его предприятий. – Обычно Долорес ничего от отца не скрывала, но в этот раз не смогла сказать, что именно он был причиной самого большого разочарования в ее жизни.
Глава семейства облегченно вздохнул.
– Понимаю, это больно, но уж лучше так, чем узнать после свадьбы. Муж нужен такой, который будет абсолютно тебе верен. Муж, для которого твоя улыбка – самое важное, что есть на свете. – Глаза его вспыхнули, и он еще крепче сжал руку дочери.
Танцовщица покачала взад-вперед ногами.
– Спасибо.
– Давай-ка спустимся и станцуем вальс. – Джон Лоуренс поднялся со стула.
– Хочу еще немного побыть одна.
– Ну уж нет. – Плагфорд-старший наклонился и подхватил дочь на руки. – Танцы и музыка быстро меняют настроение.
Комната закружилась, и Долорес неожиданно для себя самой улыбнулась, а когда все остановилось, увидела в дверном проеме Брента. Следом, вытирая платком потный лоб, появился Штукарь.
Брент посмотрел на сестру.
– Ты как? В порядке?
– В порядке. У тебя симпатичный смокинг – в церкви не заметила.
– Позаимствовал у Айзека Айзекса. Не мешало бы ему проверять, что он оставляет в карманах. – Брат состроил гримасу.
– Спускаемся танцевать вальс, – объявил отец.
– Пойду, предупрежу всех, – сказал Штукарь.
– Я умею танцевать вальс двумя способами.
– Ага, огромными шагами и гигантскими.
– Пап, отпусти. Я сама ходить умею.
Пол приблизился, подошвы бежевых сапожек опустились на коричневый ковер.
Джон Лоуренс согнул руку в локте. Отец и дочь вышли из комнаты, прошли по коридору второго этажа, повернули к лестнице, на которой Стиви трижды – в семь, восемь и двенадцать лет – ломал правую руку, пересекли отделанную дубом столовую, где висели портрет матери троих детей (написанный в 1875 году) и картина с изображением плантации во Флориде, миновали выложенную бирюзовой плиткой кухню и оказались на веранде – там молодожены и гости продолжали праздновать заключенный на небесах брак.
Свежий воздух, веселые голоса и музыка, доносившаяся из распустившегося цветка фонографа, взбодрили Долорес.
– Стиви! – крикнул Штукарь.
– Что? – откликнулся девятнадцатилетний юнец с багровыми от вина губами.
– Поставь вальс!
– Какой?
– «Волны несут нас домой»!
Стиви убрал иголку с воскового цилиндра, и музыку как будто высосало из воздуха. Танцующие остановились, с недовольным видом посматривая на младшего из Плагфордов.
– Дождись, пока песня закончится, – упрекнул брата Брент.
Молодой человек вернул иголку на ту же бороздку, и музыка зазвучала снова, будто очнувшись от сна. После нескольких неуверенных шагов танцующие освоились и задвигались в прежнем ритме. Оператор фонографа поднял стакан с вином и выпил.
Вместе с Долорес Джон Лоуренс направился к восточной веранде, где стояли новобрачные и вели разговор с пожилой парой из Вайоминга.
Скромное небесно-голубое платье не подчеркивало, но и не прятало фигуру Иветты, ставшую по-настоящему женственной в последние годы; ее светлые, искусно уложенные волосы выглядели так, словно их окунули в жидкий солнечный свет, лицо сияло радостью. Сэмюэль С. Апфилд был в молочно-белом с отливом смокинге, глаза мерцали золотом.
