Мы часто читаем трогательные истории самих умирающих – стоя́щих, можно сказать, на пороге смерти, в отличие от многих из нас, всего-навсего находящихся на более ранних стадиях умирания. Эти истории о важных уроках, которые они получают и которые оказываются настолько очевидными в конце жизни. В марте 2010 года звезде телесериала «Спартак: кровь и песок» Энди Уитфилду был поставлен диагноз – рак лимфатической системы. В поисках эффективного варианта лечения он побывал в Индии, Новой Зеландии и Австралии. В ожидании результатов обследования он и его жена сделали одинаковые татуировки – «Быть здесь и сейчас». «В глубине души я убежден, что всему этому было суждено случиться, – говорит он, – и я должен быть именно здесь и именно сейчас. Я готов к этому путешествию и предстоящим открытиям, готов ко всем этим приключениям. «Быть здесь и сейчас» – значит находиться в настоящем и не страшиться неизвестности».
Он умер в сентябре 2011 года. Но урок, который он преподал, живет. Осознавать себя в полной мере столь же важно для полноценной жизни, как и для «хорошей» смерти.
Британский историк Тони Джадт умер в 2010 году от бокового амиотрофического склероза, или болезни Лу Герига. В незаурядном интервью, которое он дал ведущей ток-шоу Fresh Air на радиостанции National Public Radio Терри Гросс, Джадт рассказал, что при таком тяжелом заболевании, когда ты постоянно окружен врачами и зависишь от специального медицинского оборудования, опасность не в том, что начинаешь огрызаться и злиться. А в том, что отдалишься от тех, кого любишь. «Они просто вдруг перестанут ощущать, что ты рядом. И ты больше не будешь постоянно присутствовать в их жизни». Поэтому он считал своим долгом по отношению к родным и друзьям перестать демонстрировать позитивный настрой, постоянно излучая оптимизм, подобно Поллианне
[33], – это было бы просто нечестно по отношению к ним. «Надо стараться, по мере сил, оставаться частью их жизни – чтобы впоследствии они не испытывали чувства вины или угрызений совести за то, что меня исключили из их жизни, и чтобы они не чувствовали себя осиротевшими, а сохранили яркие воспоминания о нашей полноценной и неразбитой семье».
Отвечая на вопрос о своих духовных убеждениях, он сказал: «Я не верю в жизнь после смерти. Не верю в существование одного или нескольких богов. Я уважаю людей, которые в это верят, но сам не разделяю их взглядов. Поэтому для меня не существует ни бога, ни «организованной» религии, а лишь растущее ощущение, что есть нечто большее, чем мир, в котором мы живем, в том числе и тот, где оказываемся после смерти, и что у нас есть некие обязательства перед этим миром».
Это ощущение, что есть нечто большее, чем мир, в котором живем, резко изменяет наши приоритеты и представления о том, что на самом деле важно в жизни.
А в западной культуре, где молодость, известность и слава возводятся в фетиш и никогда не было принято говорить о смерти, все большее распространение приобретает движение за то, чтобы начать обсуждать ее в повседневной жизни. В The Huffington Post вопросы, связанные со смертью, постоянно освещает наш репортер Джавид Калим, специализирующийся на вопросах религии. Он написал о движении «Смерть за ужином», участники которого, как это явствует из самого его названия, собираются за ужином, чтобы обсудить смерть и умирание. Да и когда же еще обсуждать тему смерти, как не во время этого основного вида деятельности, обеспечивающей наше физическое существование? Эта идея охватила более 250 городов во всем мире. «Люди говорят о смерти в кабинете у врача, с неловкостью обсуждают ее на семейных торжествах, в адвокатских конторах, во всех этих ужасных местах, совершенно не предназначенных для беседы, которая требует большого человеческого такта, а иногда чувства юмора и благоговения», – говорит художник из Сиэтла Майкл Хебб. И добавляет, что «ведь так сложилось исторически, что многие идеи рождались именно за едой».
Движение «Смерть за ужином» практически «наступает на пятки» движению «Кафе смерти», зародившемуся в Швейцарии в 2004 году. Подобно «Смерти за ужином», «Кафе смерти» предполагает организацию неформальных встреч для обсуждения идей о смерти. «Мы все чаще приходим к пониманию, что перепоручение решения проблем, связанных со смертью, профессиональным медработникам и сотрудникам бюро ритуальных услуг никоим образом не облегчает наше положение», – отмечает хозяин лондонского «Кафе смерти» Джон Андервуд. Лауреат Пулитцеровской премии, журналистка Эллен Гудмен в качестве своей «второй карьеры» основала The Conversation Project для помощи людям в обсуждении связанных со смертью проблем. Она пишет: «Люди не имеют возможности уходить из жизни так, как им бы хотелось. Семьдесят процентов людей говорят, что они хотят умереть дома, но в действительности семьдесят процентов умирают в больницах и других медицинских заведениях». Гудмен прошла путь от «освещения социальных изменений до их фактической реализации» под влиянием собственного опыта, болезненно переживая, что она не догадывалась о желаниях своей матери, когда та болела и умирала. «Самое большое достоинство этого проекта, – сказала она мне, – это то, что мы просим людей говорить о своих желаниях в конце жизни за кухонным столом, а не в отделениях реанимации и интенсивной терапии. Мы просим их говорить о том, что для них важно, а не о том, что с ними случилось. Эти беседы оказываются одними из самых сокровенных и полных любви и заботы разговоров, которые когда-либо велись между членами семей».
Разговаривая с людьми об их опыте решения связанных со смертью проблем, Гудмен пришла к выводу, что «разница между «хорошей» смертью и «трудной» смертью заключается в том, имел ли умирающий возможность поделиться с кем-то своими предсмертными желаниями». Чаще всего этого не происходит, потому что нередко «престарелые родители и взрослые дети вступают в «заговор молчания». Родители не хотят беспокоить своих детей. Дети испытывают неловкость, поднимая столь деликатную и чреватую непредсказуемыми последствиями тему. Некоторые опасаются, что их родители подумают, что они с нетерпением ожидают их смерти. Мы часто утешаем себя тем, что врачи «держат все под контролем» и примут правильное решение. Мы все думаем, что говорить о смерти еще слишком рано. До тех пор, пока не становится слишком поздно».
В большинстве крупных городов есть также группы под названием «певцы у смертного одра», в которых специальные «хоры у последнего порога» бесплатно выступают перед пациентами в хосписах, больницах и дома. В этих хорах участвуют в основном женщины, которые подходят к постели больного и просто поют, приглашая всех желающих подпевать. Есть даже такая наука, музыкальная танатология, которая изучает влияние музыки на дыхание, частоту сердечных сокращений и уровень стресса. Исследования показали, что слух у человека сохраняется до самого конца. «Слова хороши для многих вещей, но, видимо, их недостаточно, когда приближается смерть», – говорит Эллен Синаковски, создавшая в Вашингтоне специальный «хор у последнего порога» для исполнения музыкальных произведений у предсмертного одра. И далее: «Музыка может проникнуть туда, куда просто слова не доходят».
Какую же роль тогда играют в конце жизни технические средства? По большей части суть дискуссии о точках соприкосновения технологий и смерти сводится к тому, каким образом она позволяет предотвратить смерть (чаще всего это касается экономических расчетов затрат и результатов экстремальных и дорогостоящих мер, лишь в незначительной степени влияющих на качество или даже продолжительность жизни). Хотя технологии также используют для большей интенсивности отношений со смертью.
