В памяти моей слились друг с другом и деревенские храмы недалеко от границы с Бирмой, и стелы Бхарута, построенные во II веке до нашей эры, оставшиеся фрагменты приходится разыскивать в Калькутте и Дели. В первую очередь меня поразило, что, судя по времени и месту возникновения, стелы не испытали на себе греческого влияния. Для европейца они предстают вне времени и пространства, словно у их создателя имелось специальное приспособление, уничтожающее эпоху, – в его шедевре застыли три тысячи лет истории. Древние зодчие, одинаково удаленные от культуры Древнего Египта, которую не могли знать, равно как и от не наступившего еще европейского Ренессанса, сумели уловить черты эволюции мировой архитектуры, начиная с незапамятных времен и заканчивая далеким неизвестным будущим. Действительно, эти стелы доказывают нам, что искусство вечно: возможно, они появились пять тысяч лет назад, а возможно, только вчера. Они напоминают и древние пирамиды и современные постройки, кажется, что человеческие фигуры, изваянные из розового мелкозернистого камня, могут сойти со стены и тут же смешаться с толпой. Эти скульптуры создают ни с чем не сравнимое ощущение глубокого душевного спокойствия: целомудренно-бесстыдные женщины не лишены материнской нежности, тонко противопоставлены образы матери-любовницы и юной дочери-затворницы. Обе они противопоставлены образу неиндийской рабыни-наложницы. Идея безмятежной нежности и женственности, заставляющей забыть о конфликте полов, воплощена и в образах храмовых бонз, которые из-за обритых голов почти не отличаются от монахинь, представляют собой существ среднего пола – узников и попрошаек.
Так же как ислам, буддизм проповедовал преодоление первобытных инстинктов, но, в отличие от мусульманской культуры, это стремление было основано на объединяющем души людей умиротворении, благодаря которому человек может почувствовать себя вернувшимся в лоно матери, таким образом, в философии буддизма скрыто проявляются эротические тенденции, одержавшие победу над одержимостью и страхом. Ислам выбрал для себя иной путь развития в соответствии с мужской ориентацией. Женщина стала узницей, и поэтому о возвращении в лоно матери не могло быть и речи: согласно законам ислама, внутренний мир женщины – закрытое пространство. Может быть, это тоже был путь к своеобразному успокоению, но покой обусловлен двумя ограничениями: женщина исключена из общественной жизни, иноверцы считаются непричастными к духовной сфере. Тогда как буддизм предполагает, что состояние умиротворения можно достичь лишь при условии гармоничного слияния с женщиной и с человечеством в целом, а любое божественное проявление воспринимается как бесполое.
Невозможно представить себе более отчетливого контраста, чем между Мудрецом и Пророком. Впрочем, одно их объединяет: ни один из них не является богом в традиционном смысле слова. Во всех других отношениях они противоположны: один – целомудрен, другой – страстен, вместе со своими четырьмя женами, один обладает признаками сразу обоих полов, у другого есть только густая борода, один является совершенным существом, к которому следует стремиться, другой – мессия, посланник. Между ними пропасть в 1200 лет. К несчастью западной цивилизации, случилось так, что христианская религия возникла слишком рано, если бы произошло иначе, она могла бы способствовать синтезу двух разных восточных культур, не в том смысле, что уравновесила бы, так сказать а posteriori, уже существующие противоположные направления мысли, а в том, что послужила бы своеобразным переходом от одного к другому, некоей золотой серединой, согласно логике, географии и истории способствовала бы развитию исламской культуры (да возрадуются мусульмане), но согласно иным категориям явилась бы более совершенным образом религиозной мысли, я бы даже стал утверждать, что из всех этих трех религий ислам вызывает наибольшее опасение.
Три великих религии были основаны человечеством как способ защиты от преследования мертвых, злонамеренности иных миров, волшебных чар. Через каждые пятьсот лет появлялась новая вера: сначала буддизм, затем христианство, а после ислам; примечательно, что каждый из этих периодов был отмечен в большей мере отступлением назад, чем продвижением вперед. Согласно философии буддизма, иного мира не существует: его основы сводятся к критике, причем столь радикальной, что более крайняя позиция в отношении окружающей действительности кажется невозможной. В итоге Мудрец должен осознать бессмысленность всего сущего, он отрицает и окружающий мир, и человека, и это составляет сущность его религии. Христианство, в свою очередь, поддаваясь страхам, находит место и загробному миру, включая в его контекст такие понятия, как Страшный Суд и надежда на избавление. Исламская религиозная мысль сводит два мира, земной и небесный, в единое целое. Организация общества происходит по законам всевышнего, политика превращается в теологию. Таким образом, призраки и духи, потерявшие свое языческое значение, в христианстве перешли в ранг властителей людских судеб, монополизировавших такой потусторонний мир, который сделал земную жизнь еще более тяжкой.
Этот пример оправдывают честолюбие ученого, стремящегося первым добраться до истоков: человек вершит подвиги лишь в начале своего бытия, по-настоящему ценится самый первый поступок, а все дальнейшие являются робкими, нерешительными попытками шаг за шагом повторять пройденный путь. Сразу после Нью-Йорка я побывал во Флоренции, но она совсем не воодушевила меня: в ее архитектуре и скульптуре я узнавал Уолл-стрит XV века. Сопоставляя первобытную культуру, творчество мастеров сиенской школы с флорентийским искусством, я был разочарован: зачем итальянские художники совершили то, что вовсе не нужно было делать? Тем не менее они могли вызывать определенного рода восхищение. Значение первых попыток так огромно, что даже промахи, если они случаются в первый раз, могут удивить нас своей красотой.
Теперь мне бы хотелось обратить внимание на буддийскую Индию, рассмотреть эту культуру вне ислама, изучить ее, так сказать, домусульманский период. Будучи европейцем, я рассматриваю Пророка Мухаммада как человека, попавшего в хоровод и разъединившего готовые сомкнуться руки Востока и Запада. Какую ошибку совершил бы я, если бы вслед за теми мусульманами, которые, заявляя, что они на самом деле народ Книги и западники, тем временем устанавливают у себя на Востоке границу между родственными культурами! Каждая из этих культур ближе друг к другу, чем к своим собственным истокам. Рациональная эволюция противоположна развитию историческому. Ислам разделил более культурный мир на две разные цивилизации. Те понятия, которые в мусульманской культуре считаются актуальными, на самом деле – давно устарели, время в этой культуре сместилось на тысячу лет назад. Некогда мусульманское общество сделало большой скачок в развитии, но он имел значение лишь для определенной части мира, и поэтому, вдохновляя все человечество, он, казалось бы, совершил невозможное; он оказал влияние на прогресс, но оно имело совсем другие последствия, чем можно было ожидать.
Западу следует возвратиться в то время, когда произошел раскол: встав между буддизмом и христианством, мусульманская цивилизация исламизировала нас. Запад противился этому, но, организовав крестовые походы, принял участие в навязанном споре вместо того, чтобы согласиться (если бы не существовало ислама) на медленное взаимное проникновение с буддизмом, которое христианизировало бы нас еще более. Тогда Запад и потерял возможность познать сущность женского начала.
