Нет ничего более таинственного, чем совокупность процессов, всегда одинаковых, но каждый раз непредсказуемых, в ходе которых ночь сменяет день. Ее признаки неожиданно появляются в небе нерешительно и боязливо. Никому не дано предугадать ту единственную из всех форму, которую примет на этот раз наступление ночи. С помощью какой-то непостижимой алхимии каждый цвет, распадаясь на оттенки, преобразовывается в другой, и невозможно определить, какие краски надо смешать на палитре, чтобы получить тот же результат. Но ночь смешивает краски бесконечно, начиная свой фантастический спектакль: небо переходит от розового к зеленому, и это впечатление создается оттого, что некоторые облака становятся такими красными, что небо по контрасту кажется зеленым – небо, которое было розовым, но такого бледного оттенка, что он не мог больше соперничать с насыщенностью нового цвета, которого я, однако, не успел заметить. Переход от золотого к красному не сопровождается такой неожиданностью, как переход от розового к зеленому – так исподволь подкрадывается ночь.
Так, играя золотом и пурпуром, ночь подменяет теплые тона бело-серой гаммой. И медленно разворачивает над морем необъятный экран облаков, расползающийся в небе на почти параллельные лоскутки. Вот так же плоское песчаное побережье, заметное с самолета, летящего на небольшой высоте и склонившегося на крыло, вытягивает свои стрелы в море. Такую иллюзию создавали последние отблески дня, которые, наискосок разрезая эти облачные вершины, придавали им облик рельефа, вызывающий в памяти незыблемые скалы – они тоже, но в другие часы были созданы из мрака и света, – как если бы у небесного светила не осталось сил обрабатывать своими сверкающими резцами порфир и гранит, а только нежные и легкие материи, сохраняя в своем закате тот же стиль.
На этом облачном фоне, который походил на прибрежный пейзаж, по мере того, как небо очищалось, появились пляжи, лагуны, множество островков и песчаных дюн, окруженных неподвижным океаном неба, который вспарывал полотно фьордами и внутренними озерами, постепенно уничтожая облачную пелену. И потому что небо, окаймляющее эти клинья облаков, напоминало океан, и потому что море обычно отражает цвет неба, эта небесная картина восстанавливала в памяти отдаленный пейзаж, где снова и снова заходит солнце. Впрочем, достаточно было опустить глаза на настоящее море, чтобы избавиться от миража: это больше не была ни раскаленная полуденная пластина, ни приветливая волнистая поверхность послеобеденного времени. Последние солнечные лучи, почти горизонтальные, освещали только небольшие волны со стороны, обращенной к ним, тогда как другая была уже совсем темной. Тени на воде обрели рельефность и отчетливость, как отлитые в металле. Вся прозрачность исчезла.
Итак, привычным, но как всегда неуловимым и мгновенным образом день уступил место ночи. Все изменилось. В непрозрачном небе на горизонте, мертвенно-бледные с желтизной в вышине и голубея к зениту, стремительно разбегались последние облака, выпущенные под занавес дня. Теперь это были только тонкие и болезненные тени, как после спектакля, когда рабочие убирают с ярко освещенной сцены реквизит, вдруг чувствуешь его бледность, хрупкость и недолговечность и то, что иллюзия реальности была создана благодаря какому-то обману освещения или перспективы. Вот и сейчас все только что живо изменялось с каждой секундой и вдруг замерло в неподвижности среди стремительно темнеющего неба, и мгла поглотила его.
Третья часть
НОВЫЙ СВЕТ
VIII. Пот-о-Нуар
В Дакаре мы простились со Старым Светом и, минуя острова Кабо-Верде, достигли зловещего седьмого градуса северной широты. Здесь во время своего третьего путешествия Колумб, двигаясь в правильном направлении, чтобы открыть Бразилию, сменил курс на юго-запад и чудом не пропустил, двумя неделями позже, Тринидад и побережье Венесуэлы.
Мы приближались к Пот-о-Нуар, «Котлу тьмы», которого так страшились старые мореплаватели. Ветра двух полушарий останавливаются по обе стороны этой зоны, и паруса висят неделями без единого дуновения, которое вдохнуло бы в них жизнь. Воздух настолько неподвижен, что, кажется, будто попадаешь в замкнутое пространство. Угрюмые облака, которые не сдвинет с места ни один бриз, подчиненные только силе тяжести, оседают и рассеиваются у самой границы моря. И если бы не их сонная оцепенелость, они подмели бы водную гладь своими свисающими краями. Маслянистая поверхность океана отражает косые лучи невидимого солнца и кажется ярче чернильного неба, меняя порядок обычного отношения световых величин между воздухом и водой. Стоит запрокинуть голову, и там, где море и небо сливаются, вырисовывается более правдоподобный морской пейзаж. Вдоль внезапно приблизившегося, тусклого, безжизненного горизонта лениво движутся несколько небольших коротких и расплывчатых колонн, которые зрительно уменьшают расстояние между морем и облаками. Корабль скользит в тревожной спешке, чтобы проскочить, пока морская и небесная поверхности окончательно не сомкнулись, чтобы задушить его. Иногда одна из колонн приближается, контуры ее расплываются, охватывая корабль, и она будто хлещет палубу своими влажными ремешками. Выпустив корабль из своего плена, она вновь обретает форму, пока стихает ее гулкий след.
Жизнь словно покинула море. С устойчивого размеренно покачивающегося носа корабля не было видно ничего, кроме натиска пены на форштевень и черного буруна стаи дельфинов, грациозно обгоняющей белый бег волн. Прыжки афалин уже не прерывали линии горизонта. Казалось, ярко-синее море больше не было населено сиреневыми и розовыми флотилиями наутилусов.
Встретят ли нас по ту сторону экватора чудеса, известные мореплавателям прошлых веков? Преодолевая девственные пространства, они были заняты не столько открытием нового мира, сколько поиском следов старины. Адам и Улисс существовали в реальности, подтверждения этому были найдены. Когда во время первого путешествия Колумб причалил к берегу Антильских островов, он, может быть, думал, что достиг Японии или, более того, открыл Земной Рай. И если бы не четыре минувших столетия, которые смогли уничтожить огромный разрыв, благодаря которому в течение десяти или двадцати тысячелетий Новый Свет оставался в стороне от волнений истории, он продолжал бы существовать в другом измерении. И если Южная Америка больше не была Эдемом перед падением, она должна была еще благодаря этой тайне дарить золотой век, по крайней мере, тем, у кого были деньги. Ее счастье было близко к тому, чтобы растаять как снег на солнце. Что осталось от нее сегодня? Сжавшаяся до драгоценной лужицы, так что лишь единицы могут отныне там добиться привилегий, она изменилась в своей природе, из вечной становясь исторической и из метафизической – социальной. Человеческий рай, такой, каким его видел Колумб, продолжал существовать, но был предназначен только богатым.
Небо цвета сажи и гнетущая атмосфера Пот-о-Нуара – не просто приметы экваториальной линии. Они представляют ту границу, на которой сталкиваются два мира. Эта мрачная стихия, которая их разделяет, это затишье, в котором оживают злые силы, – все это является таинственной преградой между тем, что образовывало еще вчера две поистине противоположные планеты: ведь даже первые свидетели не могли поверить, будто обе они принадлежат одному человечеству. Материк, едва затронутый человеком, приносил себя в жертву людям, чья алчность была безгранична. Все было вновь поставлено под угрозу этим вторым по счету смертным грехом: Бог, нравственность, законы. Все будет одновременно проверено, учтено и уничтожено на законных основаниях. Подтвердились и библейский Рай, и Золотой век древних, и Источник Молодости, и Атлантида, и Геспериды, и Пасторали, и Острова Блаженных. Но подвергнуты сомнению зрелищем человечества более чистого и счастливого (которое, конечно, в действительности таким не было, однако тайные угрызения совести заставили в это поверить) откровение, спасение, нравы и право. Никогда человечество не переживало более мучительного испытания, и никогда не переживет, если только, за миллионы километров от нас, однажды не обнаружится другой земной шар, населенный мыслящими существами. Но мы, по крайней мере, знаем, что теоретически эти расстояния преодолимы, тогда как первые мореплаватели боялись встретиться лицом к лицу с небытием.
