Когда дождь закончился, мы продолжили путь в густом и темном лесу, полном свежих запахов и диких растений. Вот женипапо – фрукт с крупными, терпкими на вкус плодами; гуавира – растет, как правило, на прогалинах и славится тем, что ее всегда прохладная мякоть хорошо утоляет жажду; дающее орехи кешью кажу, которое занимает бывшие индейские лесные делянки.
Равнина постепенно приобретала характерный для Мату-Гросу вид плато, поросшего редкими деревьями и высокой травой. Мы приблизились к месту наших исследований, обошли трясину и высохшую на ветру грязь, по которой бегали болотные птицы. Впереди показались хижина и загоны для скота – пост Ларгон. Там мы застали семью, занятую разделкой молодого быка, которого готовили на продажу. В его окровавленном остове, крича от удовольствия, несколько голых ребятишек играли «в лодочку» и качались. В сумерках над костром, разведенным под открытым небом, поджаривали шурраско, жирные капли падали в огонь, а урубу – грифы-стервятники – целыми стаями спускались с гор к месту, где разделывали мясо, и сражались с собаками за кровь и выпотрошенные внутренности быка.
Покинув Ларгон, мы двинулись по «тропе индейцев». Сьерра, неожиданно меняясь, вела то вверх, то вниз, из-за неровной скалистой местности нам приходилось идти пешком, держа лошадей за поводья. Тропа следовала вдоль горного ручья, его не видно, а только слышно журчание воды на перекатах. Недавно прошел дождь, и идти по мокрым камням и грязным лужам очень скользко. Наконец на краю сьерры мы наткнулись на круглую площадку индейской стоянки, где удалось немного передохнуть, прежде чем отправиться дальше – через болото.
В 4 часа вечера, изрядно устав, мы сделали остановку – между деревьев натянули гамаки, подвесили противомоскитные сетки, проводники развели огонь и приготовили обед из риса с вяленым мясом. Нас так мучила жажда, что мы без отвращения выпили несколько литров мутной от примеси почвы болотной воды, добавив в нее марганцовки. День подходил к концу. За серой кисеей москитных сеток пламенело небо. Едва удалось уснуть, как нас разбудили проводники. Они уже запрягли лошадей, нужно было продолжать путешествие. В теплое время года лошадей щадили и пользовались для переходов ночной прохладой. Вялые, сонные, немного продрогшие, мы пробирались по узкой, освещенной луной тропинке. Лошади спотыкались, близилось утро. К 4 часам утра мы добрались до Питоко, где некогда находился пост Службы защиты индейцев. Теперь там три разрушенных дома, между которыми кое-как удается подвесить гамаки. Река Питоко течет плавно; беря начало в Пантанале, через несколько километров она вновь теряется в нем. У нее в сущности нет ни источника, ни устья, кое-где русло и вовсе пересыхает. Для неопытного путешественника настоящую угрозу представляют пираньи, обитающие в реке, но для осторожного индейца они – не помеха: здесь купаются и набирают воду. Несколько индейских семей по-прежнему живут в этих болотах.
Мы забрались в самую глубь болот: то затопленные водой ямы между зарослей кустарника, то обширные грязные топи, без единого дерева вокруг. Для этого путешествия нам больше подошел бы вол под седлом, чем лошадь. Грузным животным можно управлять с помощью веревки, привязанной к кольцу, продетому в ноздри, и вол лучше переносит переходы по трясине, иногда погружаясь в воду по грудь.
Наконец удалось выйти на равнину, которая, вероятно, тянулась до реки Парагвай. Здесь нас застигла сильная буря, дождевая вода даже не успевала впитываться в землю. На горизонте не было ни одного дерева, и негде было укрыться; оставалось только идти дальше. Наши навьюченные лошади, да и мы сами промокли до нитки, то слева, то справа сверкала молния, словно кто-то палил из боевых орудий. Спустя два часа испытания закончились: дождь перестал, но на горизонте еще полыхали зарницы, как это бывает в открытом море. Уже на краю равнины мы заметили глинистую террасу высотой в несколько метров, на которой расположился десяток хижин, их силуэты вырисовывались на фоне неба. Мы прибыли в Энженью, неподалеку от Налике, и решили остановиться здесь перед тем, как попасть в прежнюю столицу края, к 1935 году состоявшую лишь из пяти небольших хижин.
На первый взгляд может показаться, что эти хижины мало чем отличаются от хижин бразильских крестьян в находящейся неподалеку деревне, на которых здешние индейцы невероятно похожи внешне как физически (здесь живет множество метисов), так и манерой одеваться. Однако язык их совершенно различен. Речь племени гуайкуру удивительно приятна на слух: быстрый темп, длинные слова, где долгие гласные чередуются с резкими зубными и горловыми звуками, а мягкие и плавные согласные вовсе отсутствуют. Возникает такое ощущение, будто слушаешь, как ручеек бежит по камням. Слово «кадиувеу» возникло из искаженного индейского самоназвания «кадигуегоди». О том, чтобы выучить их язык, не могло быть и речи, слишком мало мы у них находились, хотя наши новые хозяева немного говорили по-португальски.
Каркас индейского жилища образуют воткнутые в землю очищенные от коры стволы деревьев, скрепленные балками, уложенными наверху в развилку ветвей. Двускатная крыша покрыта сухими желтыми пальмовыми листьями, в отличие от бразильских хижин стен не было вовсе. Такой дом представляет собой нечто среднее между жилищем белых (у которых позаимствовали форму крыши) и древними индейскими навесами из плоских циновок.
Эти примитивные дома гораздо вместительнее, чем кажется на первый взгляд: в них ютились сразу несколько семей. В некоторых хижинах, похожих на вытянутые ангары, их жило около шести, за каждой в доме была закреплена определенная «территория», ограниченная частоколом и деревянной перегородкой. За таким своеобразным занавесом семьи проводили все свое свободное время – здесь играли дети, отдыхали мужчины и женщины. Повсюду были разбросаны куски оленьей кожи, хлопковые ткани, калебасы, сети, солома. В углах стояли огромные расписные кувшины для воды на специальных воткнутых в землю подставках-треногах и рукоятью, как правило, искусно украшенной.
Рис. 1. Кувшин для воды, украшенный красным высветленным орнаментом и блестящей черной смолой
Рис. 2. Три образца керамики кадиувеу
Рис. 3. Деревянные статуэтки. Слева: Старичок; справа: Мать Близнецов
Когда-то жилища кадиувеу были подобны «длинным домам» ирокезов. Своим внешним видом они полностью оправдывают это название, но суть изменилась, когда местные жители стали объединяться в трудовые общины, теперь речь уже не шла о традиции матрилокального брака, предписывающей молодым зятьям с семьями жить в доме родителей жены.
Жизнь нынешних обитателей этого убого поселения оторвана от далекого прошлого, о былом благополучии можно узнать лишь из воспоминаний итальянского ученого и художника Гвидо Боджани, дважды побывавшего в этих краях, в 1892 и 1897 годах. Он оставил уникальные этнографические материалы и прекрасный путевой дневник; сегодня его коллекция хранится в Риме. Теперь же население центров трех племен составляло около двухсот человек, здесь занимались охотой, разводили коров, мелкий скот и домашнюю птицу, собирали дикорастущие плоды, возле единственного источника, текущего у подножья холмов, выращивали маниоку. Пробиваясь сквозь полчища комаров, мы ходили туда умываться, набирали с собой немного опаловой, чуть сладковатой воды.
