Нужно особенно подчеркнуть отношения между детьми, которые находятся в предписанном родстве, называясь «муж» и «жена». Иногда они ведут себя как настоящие супруги, покидая вечером семейный очаг и относя головешки в угол лагеря, где они разводят свой огонь. После этого они садятся около него и предаются по мере возможностей тем же проявлениям чувств, что и взрослые, которые смотрят на это снисходительно.
Рассказ о детях будет неполным, если я не упомяну о домашних животных, которые постоянно находятся рядом с ними. К ним и относятся, как к детям. С ними делятся пищей и проявляют такую же заботу и нежность – удаление блох, игры, беседы, ласки, – что и к людям. У намбиквара много домашних животных: в первую очередь, это собаки, петухи и куры, потомки привезенных в регион комиссией Рондона; а также обезьяны, попугаи, птицы самых разных видов и иногда свиньи, дикие коты или носухи. Из всех животных только собака выполняет полезную функцию рядом с женщинами, участвуя в охоте; мужчины же никогда не берут ее на охоту с луком. Других животных индейцы разводят ради развлечения. Их не едят, в пищу не употребляют даже куриных яиц, которые куры откладывают в зарослях. Но при этом не постесняются съесть птенца, если его не удается приручить.
В кочевой период зверинец, не считая животных, способных идти самостоятельно, грузится с другими вещами. Обезьяны, уцепившись за волосы женщин, украшают их головы грациозными живыми шляпками, продолжением которых служит обвитый вокруг шеи хвост. Попугаи и куры сидят поверх корзин, других животных держат на руках. Конечно, пищей индейцы их не балуют; но даже в голодные дни они получают свою долю. Взамен они развлекают и забавляют своих хозяев.
Теперь поговорим о взрослых. Отношения намбиквара в любовной сфере можно выразить краткой формулировкой: tamindige mondage, в буквальном переводе: «Заниматься любовью – это хорошо». Я уже отметил эротическую атмосферу, которой пронизана повседневная жизнь. Вопросы любви чрезвычайно занимают туземцев; они жадны до разговоров на эти темы, и замечания, которыми обмениваются в лагере, полны намеков и недомолвок. Сексуальные контакты происходят обычно по ночам, иногда вблизи огней лагеря; но чаще всего партнеры удаляются на сотню метров в соседние заросли. Этот уход не остается незамеченным, а напротив, вызывает среди присутствующих ликование; они обмениваются комментариями и подшучивают; и даже подростки разделяют всеобщее возбуждение, о причинах которого очень хорошо осведомлены. Иногда маленькая группа мужчин, молодых женщин и детей следует за парой и сквозь ветви подглядывает за деталями действа, перешептываясь между собой и стараясь подавить смех. Главные участники не обращают внимания на эти проделки: лучше смириться с ними, чем сносить подтрунивание и насмешки, которые их встретят по возвращении в лагерь. Случается, что вторая пара следует их примеру и тоже ищет уединения в зарослях.
Однако такие случаи довольно редки, и запреты, которые их ограничивают, объясняют такое положение вещей лишь отчасти. Истинная причина кроется скорее в темпераменте индейцев. Во время достаточно откровенных любовных игр, которым пары предаются очень охотно и часто публично, я никогда не замечал начала эрекции. Это изысканное удовольствие кажется скорее не физического порядка, а игрового и чувственного. Видимо, по этой причине намбиквара не пользуются пениальным чехлом, который повсеместно встречается у народностей Центральной Бразилии. В самом деле, вероятно, что этот аксессуар если и не предупреждает эрекцию, то, по крайней мере, подчеркивает спокойное физическое состояние его носителя. Не то чтобы народы, которые ходят полностью голыми, не знают того, что мы называем стыдливостью, они просто смещают ее границы. Убразильских индейцев, как и в некоторых регионах Меланезии, эта граница находится не между двумя степенями демонстрации тела, а скорее между спокойствием и возбуждением.
Тем не менее эти нюансы могли привести к недоразумениям между индейцами и нами, в которых не были повинны ни мы, ни они. Так, трудно оставаться равнодушным к зрелищу, устроенному одной или двумя красивыми девушками, которые, извалявшись в песке, голые как черви, посмеиваясь, извиваются у моих ног. Когда я ходил на реку купаться, я часто бывал атакован полудюжиной женщин – молодых и старых, – одержимых мыслью вырвать у меня кусок мыла, от которого они были просто без ума. Эти вольности распространялись на все обстоятельства повседневной жизни. Часто я вынужден был пользоваться гамаком, испачканным в красный цвет индеанкой, только что выкрашенной в уруку и прилегшей туда отдохнуть после обеда. Однажды, когда я работал, сидя на земле в кругу своих информаторов, я почувствовал, как чья-то рука тянет полу моей рубашки: это была женщина, которой показалось более удобным высморкаться именно в нее, чем подобрать маленькую ветку, согнутую вдвое наподобие щипцов, которые обычно служат для этих целей.
Чтобы лучше понять поведение полов, необходимо учитывать фундаментальный характер пары у намбиквара; это экономическое и психологическое единство в полном смысле слова. Среди кочевых групп, которые беспрестанно образуются и распадаются, пара представляет собой прочный союз (по крайней мере, теоретически). Только пара способна обеспечить полноценное существование. Намбиквара ведут двойное хозяйство: охота и земледелие, с одной стороны, и собирательство плодов и животных, с другой. Первое осуществляется мужчинами, второе женщинами. Тогда как мужская группа уходит на целый день на охоту, вооружившись луком и стрелами, или работает на земле в сезон дождей, женщины, оснащенные палками, бредут с детьми через саванну и собирают, выкапывают, убивают, ловят, хватают все, что может служить пищей: семена, плоды, ягоды, корни, клубни и всевозможную мелкую живность. К концу дня пара встречается около костра. Когда маниока созрела, мужчина приносит корнеплоды, которые женщина трет и отжимает, чтобы приготовить из них лепешки, а если охота была успешной, поджаривают куски дичи, зарывая их в горячую золу семейного очага. Но на семь месяцев года маниоки не хватает, а что касается охоты, то она зависит только от везения в этих бесплодных песках, где тощая дичь не покидает тени и пастбищ у источников, разделенных огромными пространствами малообитаемой бруссы. В это время семьи питаются только тем, что добудут женщины.
Не раз я разделял эти легкие обеды, которые в течение полугода становятся для намбиквара единственной надеждой не умереть от голода. Когда после охоты мужчина, уставший и молчаливый, возвращается в лагерь и бросает рядом лук и стрелы, которые так и не пригодились, из женской корзины извлекают ее трогательное содержимое: несколько оранжевых плодов пальмы бурити, двух жирных ядовитых пауков-птицеедов, крошечные яйца ящерицы; летучую мышь, маленькие плоды пальм бакаюва или уагуассу, горстку кузнечиков. Мякоть плодов разминают руками в калебасе с водой, орехи колют камнем, животных и личинок, вперемешку, зарывают в золу – обед, который не утолил бы голода одного белого человека, здесь способен накормить целую семью.
У намбиквара одним словом обозначается «красивый» и «молодой» и одним словом «некрасивый» и «старый». Их эстетические суждения, главным образом, основаны на человеческих характеристиках, в особенности сексуальных. Но интерес, который проявляется между полами, имеет сложную природу. Мужчины судят о женщинах в целом, как о немного отличающихся от них самих; относятся к ним, в зависимости от случая, с вожделением, восхищением или нежностью. Путаница слов, отмеченная выше, несет в себе выражение чувств. И хотя гендерное разделение работ приписывает женщинам главную роль (так как семейное существование зиждется в значительной степени на женском собирательстве), их занятие считается низшим типом деятельности. Представление об идеальной жизни связано с земледелием и охотой: иметь много маниоки и крупных кусков дичи – это мечта, постоянно лелеемая, хотя и несбыточная. Тогда как с риском собранный урожай рассматривается как признак постоянной нужды – и так оно и есть. В фольклоре намбиквара выражение «есть кузнечиков», то есть питаться добычей детей и женщин, равноценно французскому «есть бешеную корову»
[19].
