Существуют тем не менее исключения из правила: империи туземной Африки объединяли несколько сотен тысяч подданных; доколумбова Америка, Америка инков, насчитывала миллионы. Но на обоих континентах эти империи оказались в равной степени непрочными. Известно, что империя инков основалась приблизительно в XII веке; солдаты Писарро, конечно, не одержали бы блестящую победу так легко, если бы не нашли ее, три века спустя, в состоянии полного распада. В древней истории Африки, о которой мы знаем совсем немного, легко угадывается аналогичная ситуация: большие политические образования рождались и исчезали с интервалом в несколько десятков лет. Возможно, эти примеры лишь подтверждают предположение вместо того, чтобы опровергнуть его. Если письменности было недостаточно, чтобы упрочить знания, она могла быть необходима для укрепления владычества. Обратимся к более современной истории: последовательные действия европейских государств в пользу обязательного образования на протяжении всего XIX века неразрывно связаны с развитием военной службы и ростом рабочего класса. Борьба с неграмотностью сопровождается усилением контроля власти над населением. Ей нужно, чтобы все умели читать, чтобы заявить: «Незнание закона не освобождает от ответственности».
С национального уровня процесс распространения грамотности перерос до интернационального, благодаря сотрудничеству между молодыми государствами – столкнувшимися с теми же проблемами, что и мы век или два назад, а также благодаря возникновению международной властной элиты, обеспокоенной угрозой, которую представляют для стабильности порядка люди, недостаточно грамотные чтобы мыслить формулами, и влиять таким образом на население. Получив доступ к знаниям, накопленным в библиотеках, эти народы становятся уязвимыми для лжи, которая, будучи напечатанной, распространяется в еще большей мере. Несомненно, жребий был брошен.
Но в моей деревне своенравные индейцы намбиквара оказались самыми мудрыми. Те, кто отвернулся от вождя, после того, как он попытался изобразить цивилизованного человека (после моего визита его покинули большинство соплеменников), смутно ощущали, что письмо и коварство проникали к ним одновременно. Укрывшись в самой дальней части бруссы, они устроили себе передышку. Гениальность вождя, который сразу почувствовал, какую услугу письмо может оказать его власти, при том, что он не владел им, вызывала у меня восхищение. Вместе с тем, этот эпизод заставил меня обратить внимание на новый аспект жизни намбиквара: политические отношения между индивидами и группами. Я собирался вскоре их изучить более детально.
Пока мы находились еще в Утиарити, среди туземцев началась эпидемия гнойного воспаления глаз. Эта инфекция гонококкового происхождения настигала всех, вызывая мучительные боли и слепоту, которая могла остаться навсегда. В течение нескольких дней племя было полностью парализовано. Туземцы лечились водной настойкой какой-то коры, вливая ее по капле в глаза с помощью листа, свернутого в рожок. Болезнь распространилась и на нашу группу. Первой жертвой стала моя жена, которая участвовала во всех экспедициях, изучая материальную культуру. Она была так серьезно больна, что ее в конце концов пришлось эвакуировать. Следом за ней заболели большинство мужчин группы и мой бразильский коллега. Продолжать путь стало невозможно. Я оставил основную часть группы на попечении нашего врача, который мог обеспечить им необходимый уход, и добрался с двумя мужчинами и несколькими животными до станции Кампус-Новус, по соседству с которой было несколько крупных местных племен. Я провел там две недели в полупраздности, собирая недозрелые плоды одичавшего сада: гуаяву, чей терпкий вкус и зернистая структура компенсируются ароматом; и яркие, как попугаи, плоды кажу, жесткая мякоть которых содержит вкусный вяжущий сок. Чтобы добыть пропитание, достаточно было отправиться на рассвете в рощу, расположенную в нескольких сотнях метров от лагеря, где можно было легко поймать голубей. Именно в Кампус-Новус я встретил два племени, пришедших с севера, которые рассчитывали получить от меня подарки.
Эти племена были так же плохо настроены по отношению друг к другу, как и по отношению ко мне. С самого начала подарки у меня не столько просили, сколько требовали. Когда я прибыл, одна из групп уже находилась на месте, как и туземец из Утиарити, который меня опередил. Может быть, он проявлял большой интерес к девушке, принадлежащей к группе, у которой он гостил? Думаю, да. Отношения между чужаками и их посетителем испортились сразу, и тот приходил в мой лагерь в поисках более радушной атмосферы: он разделял со мной трапезу. Его поведение не осталось незамеченным, и однажды, когда он был на охоте, ко мне явилась делегация из четырех человек и угрожающим тоном потребовала, чтобы я подмешал яд в еду моего сотрапезника. Все необходимое они принесли с собой: четыре маленьких трубки с серым порошком. Я был растерян: если я наотрез откажусь, то навлеку на себя гнев этих людей, чьи недобрые намерения побуждали меня к крайней осмотрительности. Я решил сослаться на незнание их языка и сделал вид, что совершенно ничего не понимаю. Несколько раз попытавшись убедить меня в том, что мой протеже был kakoré, то есть очень злым человеком, и что от него необходимо избавиться как можно быстрее, делегация удалилась, открыто демонстрируя свое недовольство. Я предупредил моего туземца, который тотчас же исчез, и я смог снова увидеть его только через несколько месяцев, когда вернулся в этот район.
К счастью, на следующий день прибыла вторая группа, и туземцы нашли новый объект, на который можно было направить свою агрессию. Встреча произошла в моем лагере, который был одновременно нейтральной территорией и целью всех этих перемещений. Я имел сомнительное удовольствие наблюдать за ней. Мужчины пришли одни; почти сразу началась длинная беседа между их вождями, напоминающая скорее непрерывный ряд чередующихся монологов. Они общались воющим и гнусавым тоном, которого я никогда раньше не слышал. «Мы очень раздражены! Вы наши враги!» выли одни; на что другие отвечали примерно так: «Мы не раздражены! Вы наши братья! Мы друзья! Друзья! Мы можем договориться!» и т. д. В результате, после взаимного обмена претензиями и возражениями, они разбили поблизости общий лагерь. После серии песен и танцев, во время которых каждая группа хулила свое собственное выступление, сравнивая его с выступлением противника – «Тамаинде хорошо поют! А мы плохо!» – ссора возобновилась, и тон снова повысился. Еще не наступила ночь, как споры вперемешку с песнями превратились в сплошной крик, содержание которого от меня ускользало. Некоторые вели себя очень воинственно, иногда даже затевали драки, тогда как другие туземцы выступали посредниками. Все угрозы сводились к жестам, для большей выразительности были задействованы даже половые органы. Намбиквара проявляет свою неприязнь, взяв член обеими руками и направляя его на противника. Этот жест предваряет нападение на указанного человека, как будто с целью сорвать с него соломенный пучок buriti, прикрепленный на передней части пояса над половыми органами. Они «скрыты соломой» и туземцы «дерутся, чтобы сорвать солому». Это действие носит чисто символический характер: эти мужские «трусы» не обеспечивают ни защиты, ни даже сокрытия органов. Индейцы также пытаются завладеть луком и стрелами противника и отбросить их в сторону. Во всех этих действиях выражаются крайне напряженные отношения, отражающие состояние сильного и с трудом сдерживаемого гнева. Известны случаи, когда такие столкновения перерастают в обширные конфликты. Однако в этот раз все стихло на рассвете. По-прежнему в состоянии явного раздражения и без какой-либо приязни соперники принялись рассматривать друг друга, ощупывая серьги, хлопковые браслеты, маленькие перьевые украшения, и быстро бормоча сквозь зубы: «Дай… дай… смотри… это… это красиво!», тогда как владелец возражал: «Это некрасиво… оно старое… испорченное!»
