Пока одни поглощены кулинарными заботами, другие пристраивают гамаки под навесами из ветвей, образующими легкую пальмовую крышу. Наступает время историй вокруг костра про привидения и призраков: оборотня lobis-homen; лошадь-безголовы и старуху с головой скелета. В группе всегда найдется бывший старатель гаримпейро, который сохранил тоску по убогой жизни, ежедневно озаренной надеждой на удачу: «Я был занят тем, что “писал” – то есть перебирал гравий, – и увидел в лотке маленькое рисовое зернышко, но оно светилось. Я не верю, что может существовать cousa mais bounita, более прекрасная вещь… Когда на него смотришь, тебя как будто пронизывает электрический разряд!» Начинается обсуждение: «Между Розарио и Ларанжалом на холме лежит сверкающий камень. Его видно за километры, особенно по ночам». – «Может быть, это горный хрусталь?» – «Нет, хрусталь не светится ночью, это алмаз». – «И никто не собирается его искать?» – «О, такие алмазы… Час их находки и имя счастливца предопределены давно!»
На берегу реки, где были обнаружены следы кабана, капибары или тапира, располагаются те, кто не хочет спать. Они подкидывают дрова в ночной костер, или до самого рассвета они занимаются охотой batuque, которая заключается в том, чтобы размеренно ударять по земле большой палкой: пум… пум… пум. Животные думают, что это падают плоды, и приходят, кажется, в неизменном порядке: сначала кабан, следом ягуар.
Остальные после обсуждения дневных происшествий и переданного по кругу мате укладываются в гамаки, защищенные противомоскитной сеткой, натянутой с помощью сложной системы палочек и бечевок. Заняв место внутри этого наполовину кокона, наполовину бумажного змея, необходимо подобрать все части, чтобы ни одна не касалась земли – в итоге получается что-то вроде кармана, которому не дает открыться тяжесть револьвера, который всегда остается под рукой. Вскоре начинается дождь.
XXXI. Робинзон
Мы шли вверх по реке на протяжении четырех дней. Пороги были так многочисленны, что приходилось разгружаться, переносить поклажу и снова нагружаться до пяти раз в день. Река пробивалась между каменистыми образованиями, которые делили ее на несколько рукавов. Посреди течения шивера удерживали деревья, плывущие вместе с ветвями, землей и прочей растительностью. На этих импровизированных островках растения так быстро приживались, словно не были затронуты теми хаотическими разрушениями, которые учинил последний паводок. Деревья продолжали расти, а цветы распускаться. Было непонятно, орошала река этот необычный сад или сама была садовником для растений и лиан, которые росли в любом направлении, а не только вертикальном, – различий между землей и водой для них не существовало. Реки и берега больше не было, только лабиринт рощ, которым течение приносило влагу и почву. Дружественный союз стихий распространялся и на живые существа. Индейцам бруссы необходимы огромные пространства, чтобы обеспечить себя пропитанием. Но здешнее изобилие животной жизни свидетельствовало о том, что на протяжении тысячелетий человек не смог нарушить природный порядок. Деревья, на которых обезьян было чуть ли не больше, чем листьев, тряслись, словно на их ветвях плясали живые плоды. Достаточно было протянуть руку к каменному выступу на поверхности воды, чтобы коснуться черного оперения крупных диких индюков мутум с янтарным или коралловым клювом, или синих переливающихся крыльев жакомина. Птицы выглядели, словно драгоценные камни среди струящихся лиан и потоков листвы, и не боялись людей. Будто бы ожили картины Брейгеля, где рай изображает трогательную близость между растениями, животными и людьми, и вернулась эпоха, когда мир всего живого действительно был единым.
На пятый день после полудня мы увидели узкую пирогу, причаленную к берегу, и поняли, что прибыли на место. Для лагеря выбрали редкую рощицу. Индейская деревня находилась в километре от берега, на площадке овальной формы расположились огород, длиной около ста метров, а рядом три коллективные хижины полусферической формы, над каждой наподобие мачты возвышался центральный столб. Две главные хижины стояли друг напротив друга по краям широкой части овала, рядом с площадкой для танцев на утрамбованной земле. Третья находилась в его верхушке и соединялась с площадкой тропинкой, пересекающей огород.
Население состояло из двадцати пяти индейцев и одного мальчугана лет двенадцати, говорящего на другом языке. Я смог понять только, что он был захвачен в плен, но относились к нему, как к детям племени. Костюм мужчин и женщин был так же лаконичен, как костюм намбиквара, если не считать, что все мужчины носили конический пениальный чехол, подобно бороро, и соломенный помпон над половыми органами, известный также у намбиквара. У мужчин и женщин губы были проткнуты лабретами из затверделой смолы, похожей на янтарь. И тех и других украшали ожерелья из дисков или пластин, изготовленных из сверкающего перламутра, и полированных раковин. Запястья, бицепсы, икры и лодыжки были туго перевязаны хлопковыми лентами. А женщины в проколотую носовую перегородку вставляли небольшую перемычку из плотно нанизанных на жесткое волокно чередующихся черных и белых дисков.
По физическому облику эти индейцы заметно отличались от намбиквара: коренастые, с короткими ногами и очень светлой кожей. Их бледная кожа и слабовыраженные монголоидные черты придавали им некоторое сходство с кавказским типом. Индейцы очень тщательно удаляли волосы: ресницы выщипывали руками, для бровей использовали воск, которому они давали затвердеть в течение нескольких дней, прежде чем сорвать его. Спереди волосы были обрезаны (или, точнее, сожжены) в форме круглой челки, открывающей лоб. Виски были оголены неизвестным мне ранее способом: волосы просовывали в петельку туго скрученного шнурка; один конец брали в зубы, петельку придерживали одной рукой, а другой дергали свободный конец, волокна веревки моментально туго скручивались и выдергивали волосы.
Эти индейцы, которые называют себя мунде, никогда не упоминались в этнографической литературе. Они говорят на забавном языке, где слова оканчиваются ударными слогами: zip, zep, pep, zet, tap, kat, словно подчеркивая речь ударами металлических тарелок. Он похож на исчезнувшие диалекты нижнего течения реки Шингу и на те, что были записаны недавно на притоках правого берега Гуапоре, неподалеку от истоков которой обитают мунде. Никто, насколько мне известно, не видел мун-де после моего визита, кроме женщины-миссионера, которая встретила нескольких из них незадолго до 1950 года в верховье Гуапоре, где нашли пристанище три семьи.
Я провел в деревне приятную неделю. Редко можно встретить более простодушных, терпеливых и приветливых хозяев. Они с гордостью показывали мне свои огороды, где произрастали маис, маниока, батат, арахис, табак, бутылочная тыква и различные виды бобов и фасоли. Разрабатывая новые земли, они не трогают пни пальм, где размножаются большие белые личинки, которых туземцы с удовольствием едят: любопытное подсобное хозяйство, где смешаны земледелие и животноводство.
Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь щели, играют и переливаются рябью, наполняя рассеянным светом круглые хижины. Их каркас построен довольно основательно: шесты, воткнутые по кругу, с внутренней стороны опирались на развилки врытых под углом стволов, а затем сходились на высоте четырех метров у проходящего через кровлю центрального столба, к которому и были привязаны. Между подпорками висел десяток гамаков, сплетенных из хлопковых веревок. Каркас дополняли горизонтально переплетенные по кругу ветви, на которые опирался купол из пальмовых листьев, перекрывавших друг друга наподобие черепицы. Диаметр самой большой хижины составлял двенадцать метров; там проживали четыре семьи, каждая располагалась в секторе, расположенном между двумя подпорками. Два сектора из шести примыкали к находящимся напротив дверям и оставались свободными, чтобы обеспечить проход. Я проводил там дни, сидя на одной из маленьких деревянных скамеечек, которые используют туземцы. Они делают их из половинки пальмового полена, поставленной плоской стороной вниз. Мы ели зерна маиса, поджаренные в глиняной посуде, пили chicha из маиса – что-то среднее между пивом и бульоном – из калебас, изнутри покрытых черной обмазкой, а снаружи украшенных линиями, зигзагами, кругами и насеченными или выжженными многоугольниками.
