Всего через четыре месяца после второй инаугурации Владимира Путина началась новая волна серьезного изменения законодательства, регулирующего политическую жизнь в стране. Хотя формальным поводом для этого стали события в Беслане – именно вскоре после них российский президент сообщил о своих инициативах, – реальная причина состояла в другом. Кремль опутывали фобии – со всех сторон виделась угроза потери власти.
Это неудивительно. К началу 2004 г. расклад сил в ближайшем окружении Путина сильно изменился: сначала в знак несогласия с арестом Ходорковского, узнав о нем постфактум, ушел в отставку глава администрации Кремля Александр Волошин, затем в отставку был отправлен премьер-министр Михаил Касьянов, который публично критиковал арест олигарха. В результате и в Кремле, и в правительстве резко усилилось влияние группы, получившей название «силовики», – выходцы из силовых структур, которые мало что знали о политической борьбе, зато очень хорошо умели использовать силовые методы для подавления своих противников.
Силовики, используя близость к президенту, постепенно обрели монополию на формирование картины мира Путина, в котором его окружали враги. Путин воспринял эту парадигму, и она устойчиво закрепилась в его сознании на все последующие годы. Глеб Павловский так описывал происходившее тогда в Кремле: «Группа [Сергей Пугачев, Игорь Сечин, Виктор Иванов] превратилась в одного из ключевых игроков российской политики, действующего агрессивно как в бизнесе, так и в политике и пытающегося по-своему отредактировать Конституцию и политический курс президента… на место разрушенной олигархической системы приходит новая “силовая” олигархия… ориентированная на использование государственных рычагов и административного ресурса для достижения своих целей»
[297].
Похоже, Путин всерьез опасался «олигархического реванша» после ареста Ходорковского. Хотя после первой эмоциональной реакции крупнейшие российские бизнесмены забыли о корпоративной солидарности и позволили Кремлю растерзать Ходорковского и его компанию, Путин не был до конца уверен в том, что они не захотят ему отомстить. Об этом страхе, витавшем в Кремле, вслух говорил Сурков: «У нас есть политическая сила, которая предлагает нам сделать шаг назад. Я бы назвал ее партией олигархического реванша… Есть и потенциальные политические лидеры у этого направления политической мысли. И зарубежные спонсоры. Безусловно, мы не можем допустить реставрации олигархического режима… потенциальная опасность их возвращения существует, не надо ее сбрасывать со счетов»
[298].
Но помимо внутренних врагов Кремль неожиданно обнаружил врагов внешних.
Для оппозиции Его Величеству места нет
В ноябре 2003 г. в Грузии прошла первая «цветная революция», которая привела к смещению со своего поста президента Эдуарда Шеварднадзе и внеочередным выборам, на которых победил молодой прозападный политик Михаил Саакашвили. Этот эпизод немедленно породил в Кремле разговоры о «вторжении США» на постсоветское пространство с целью смены лояльных России политических лидеров. «В Америке, Европе и на Востоке среди людей, принимающих решение… есть группа людей, которая состоит из деятелей, рассматривающих нашу страну как потенциального противника… Их цель – разрушение России и заполнение ее огромного пространства многочисленными недееспособными квазигосударственными образованиями» – так описывал ситуацию Владислав Сурков. Более того, продолжал он, у внешнего врага есть мощная поддержка внутри России: «Фактически в осажденной стране возникла пятая колонна левых и правых радикалов. Лимоны и некоторые яблоки
[299] растут теперь на одной ветке. У фальшивых либералов и настоящих нацистов все больше общего. Общие спонсоры зарубежного происхождения»
[300].
«Оранжевая революция» на Украине (ноябрь – декабрь 2004 г.) и «революция тюльпанов» в Киргизии (весна 2005 г.) стали для Кремля лишним доказательством того, что он не зря опасается внешнего врага
[301]. «Что угрожает суверенитету [России]? …Мягкое поглощение по современным “оранжевым технологиям” …не могу сказать, что вопрос этот снят с повестки дня, потому что, если у них это получилось в четырех странах, почему бы это не сделать и в пятой? Думаю, что эти попытки не ограничатся 2007–2008 гг. Наши иноземные друзья могут и в будущем как-то пытаться их повторить», – прямо говорил Сурков в феврале 2006 г.
[302]
Кремль не мог не заметить, что главную роль в смещении действующего президента в Грузии сыграла парламентская оппозиция (чуть позже события на Украине и в Киргизии подтвердят правильность этих наблюдений), из чего был сделан однозначный вывод: в российском парламенте может быть «оппозиция Его Величества, но не оппозиция Его Величеству»
[303].
Когда в сентябре 2004 г., через 10 дней после трагедии в Беслане Владимир Путин объявил о своих законодательных инициативах, которые разрушали федеративные отношения в стране, одновременно с этим он предложил серьезнейшим образом изменить правила политического представительства на федеральном уровне, заявив: «Одним из… механизмов, обеспечивающих реальный диалог и взаимодействие общества и власти в борьбе с террором, должны стать общенациональные партии. И в интересах укрепления политической системы страны считаю необходимым введение пропорциональной системы выборов в Государственную думу»
[304]. Путин никогда не отвечал на вопрос, каким образом выборы депутатов Думы по мажоритарным округам мешают борьбе с террором, за него это крайне неуклюже сделал Владислав Сурков. «“А чем это поможет в борьбе с терроризмом?” А ровно тем, что не будет так же, как в 1990-е гг., когда был триллион партий диванного типа, как их называют, полный хаос, партикуляризация и атомизация общества. И в эту кашу, естественно, влезли любые микробы, любая зараза шла в этот разлагающийся организм. ‹…› Выборы по партийным спискам… снизят коррумпированность депутатского корпуса»
[305].
