– …Незримый, ты мне был уж мил, твой чудный взгляд меня томил… – обращаясь, естественно, к тезке Онегина.
Такого даже Ильицкий не выдержал и соизволил улыбнуться.
Я же в который раз удивлялась этим странным русским: как они умудряются за одну всего лишь неделю поссориться, всем вокруг давая понять, что враги отныне и навек, а потом помириться с той же страстностью?
– Михаил Александрович, а вы кого изображали? – спросила Натали, когда представление было окончено.
Князь жалко оглянулся, ища взглядом хоть кого-то, кто догадался, но, так как таковых не было, ответил:
– Так Пушкина же… он как будто сочиняет это стихотворение, понимаете?
– А-а-а… – изобразила удивление Натали, – как это мило…
С заданием князю Орлову не повезло: моя подруга велела ему бежать к дояркам и принести ей кружку парного молока.
– Ну, что уж ты, Наташенька!.. – тут же возразила ей Людмила Петровна. – Ежели хочешь пить, так давай Дашутку позовем?
– Нет-нет, я принесу! – Михаил Александрович как всегда только рад был исполнить прихоть Натали.
– Вот и славно, вот и славно! – захлопала она в ладоши. – А теперь следующий! – Зажмурив глаза, Натали вынула из вазы серебряный портсигар и важно сообщила: – этому фанту я повелеваю… поцеловать меня!
Только после этого она открыла глаза и с наигранным удивлением посмотрела на портсигар:
– Кто же этот счастливец?
Все молчали, изумленные выдумкой моей подруги, а мне даже не верилось, что она говорит всерьез. Лишь не успевший еще уйти за молоком князь попытался что-то сказать, но – так и не смог.
И тут с премерзкой улыбкой заговорил Ильицкий:
– Андрюша, друг мой, кажется, это твой портсигар?
– Точно – мой, – не сразу отозвался Андрей и еще медленнее добавил, – спасибо тебе, Женя, что подсказал.
Я не сомневалась, что Натали подстроила это, но изо всех сил делала вид, что меня происходящее не трогает. Только глядела на Натали и ждала, что она хотя бы покраснеет.
Но та только забавлялась:
– Ну же, Андрей Федорович, смелее!
– Клянусь, я не встречал девушек, подобных вам, Наталья Максимовна, – ответил на это Андрей, имея в виду, наверное, ее смелость, после чего приблизился, взял ее руку и поцеловал.
Кажется, Натали была обескуражена, а я не сдержала улыбки – Андрей великолепен! Как он умудряется выходить из самых неловких ситуаций, не теряя своего обаяния?
– Я думаю, довольно на сегодня игр, – изрекла после этого поцелуя madame Эйвазова, и я была с нею вполне солидарна.
– Нет, отчего же – напротив, наконец-то становится интересно… – рассмеялся Ильицкий. – Можно теперь я буду ведущим?
– Нет!!! – ответило ему несколько голосов сразу, включая даже его маменьку.
Но Ильицкий их ровно не слышал, а только взял в руки вазу с оставшимися «фантами», как будто прицениваясь к ее содержимому.
Больше всего мне в этот момент хотелось раствориться в воздухе, потому что я понимала – он не упустит возможности испортить мне настроение. На что угодно я готова была спорить, что Евгений Иванович достанет сейчас мою брошку.
И я даже изумилась, когда он этого не сделал.
– Чьи эти очаровательные женские часики? – вопросил Ильицкий, вынимая новый предмет. И тотчас отыскал взглядом Эйвазову, которая утомилась чтением стиха и теперь сидела подле окна, затягиваясь папиросным дымом. – Лизавета Тихоновна, я так сразу и не могу выдумать задание, достойное вашего залога… Часики-то золотые, должно быть? – уточнил он.
– Позолоченные, – отозвалась Эйвазова со снисходительной улыбкой, – к тому же не работают. Можете оставить себе, Евгений Иванович.
– Фу, какая вы бука, Лиза, – в манере Натали отозвался тот, убирая, однако, часики в карман. И снова запустил руку в вазу.
Я снова напряглась, не сомневаясь, что на этот раз он точно вытащит мой фант. Но Ильицкий извлек на свет Божий сережку, принадлежащую Натали. Моя подруга глядела на него исподлобья, справедливо ожидая châtiment
20 за все свои проделки. Но все равно смело признала сережку своей.
– Как долго я ждал этого момента… – хищно выхаживал вокруг нее Ильицкий. И, наконец, изрек: – итак, повелеваю, дорогая кузина, вам на одной ноге проскакать из этого угла гостиной в тот.
Право, глупо было ожидать от этого человека, что он дал бы в задание что-то безобидное, вроде пения куплетов или чтение стихов. Но и то, что выдумал он, было не так уж отвратительно. Хотя, я все равно сочла бы подобное унизительным. А Натали, кажется, обрадовалась:
– И всего-то?!
С этими словами она чуть приподняла юбки, оголяя щиколотки, скинула свои туфельки и, поджав одну ногу, совершила требуемое. При этом еще и оступилась один раз, живописно упав на руки стоявшему рядом Андрею.
– Вот видишь, и тебя рассмешить очень просто, Женечка!
Закончив, Натали снова обулась и забрала свою серьгу из рук совершенно довольного выходкой Ильицкого.
А потом, к моему удивлению, Ильицкий отставил в сторону вазу и сказал:
– Ну, что ж, господа, было и впрямь весело. В столовой, судя по всему, уже накрывают ужин.
– Да-да, – подхватила Лизавета Тихоновна, – прошу всех в столовую.
Я не решалась сразу напомнить о себе, но все же спросила:
– А… могу я получить назад свою брошь?
Ильицкий взглянул на меня так, будто и впрямь не помнил о моем существовании до сего момента. Но быстро спохватился:
– Не так просто, Лидия Гавриловна…
Он передумал покидать гостиную и снова устроился в кресле, вынимая из вазы мою брошку – последний оставшийся «фант». Покрутил ее в пальцах и зачитал выгравированную на внутренней стороне надпись:
– «Pour ma petite Sophie du Grand T.
21». – Как я и предполагала, его французский был ужасен. А потом он спросил: – так прежнюю хозяйку сего украшения зовут Софи?
– Знать это и есть ваше желание? – уточнила я со сдержанной улыбкой.
– Наверняка ответ банален и скучен: Софи, очевидно, является вашей матушкой. Мне гораздо интересней, кто такой «Большой Т.». Особенно учитывая, что батюшку вашего звали Габриэль. – Он поднял взгляд, как будто проверяя мою реакцию, а потом сказал равнодушно: – ну, да ладно… лучше спойте нам что-нибудь. Частушку, например.
И поудобнее устроился в кресле.
– По-русски?.. – уточнила я, понимая, что лучше бы тоже попрыгала на одной ноге.
